Сергей Волков - 1918 год на Украине

Куда же мы шли? Было три возможных пути: на Донбасс через южную часть Екатеринославской губернии или в Крым на Мелитополь. В этих обоих случаях надо было переправиться через Днепр, что было главным препятствием, у Александровска. Третий вариант был более далекий и сложный – идти в Крым через Перекоп. Его, как увидим дальше, и пришлось выбрать.

Отряд вышел в поход под начальством командира 8-го корпуса генерала Васильченко, при начальнике штаба полковнике (впоследствии генерал-квартирмейстере у генерала Врангеля) Г.И. Коновалове [147]и в составе частей (сохранивших свои корпусные названия): 43-й и 44-й пех. полки; добровольческая дружина; всего пехоты было человек 500. Полк артиллерии – 4 орудия; 7-й конный Новороссийский полк – около 150 сабель, броневой дивизион в составе 5 броневых машин, 4 грузовиков, радиочасть, инженерная часть и лазарет (2-3 врача, 3-4 сестры и санитары). Всего вышло около тысячи человек, в большинстве офицеры.

В первую же ночь пришлось подорвать и оставить в поле все машины, так как они не могли идти по невылазной грязи. Это было катастрофой, так как с помощью броневиков корпус избежал бы многих боев и потерь. Но другого выхода не было. Пулеметы были погружены на подводы, и броневой дивизион превратился в разведывательный отряд, под прежним, однако, названием, которое звучало теперь как ирония.

Тотчас по уходе корпуса петлюровское командование организовало сопротивление, дав приказ небезызвестному атаману Григорьеву его «перенять» и уничтожить.

Первый бой произошел к концу второго дня по выходе с Малашковки (Нейенбург).

Стычка была недолгая, и силами одной передовой части отряд противника, засевший в окопе, был рассеян. Около сотни петлюровцев попали в плен и влились в корпус.

Отсюда корпус двинулся в Хортицу. Была сделана несколькими офицерами, переодетыми в штатское, разведка переправы через Кичкаский мост. Оказалось, что весь район и особенно мост охранялись сильными отрядами противника. Переправа была бы слишком рискованной, так как мост был минирован и в случае его оставления противником он был бы взорван. Так отпали первые два варианта и остался последний: идти вдоль Днепра и, переправившись где-либо ниже, повернуть на Перекоп.

Отсюда мы шли большими переходами, едва задерживаясь на ночлеги в попутных селах и избегая городов и железной дороги.

Была то осенняя распутица и невылазная грязь, то ударяли морозы и дорога превращалась в окаменелые кочки.

Все ехали на подводах, и поэтому отряд растягивался на огромное пространство в длину: сначала шла разведка, потом передовая застава, затем на известном расстоянии главные силы – пехота, артиллерия, штаб, обоз, лазарет – и затем в версте от них арьергард – все это было растянуто на 5-6 верст и создавало внушительное, но странное впечатление: можно было думать о переселении какого-то народа: все были закутаны то в тулупы, то в крестьянские свитки, а то и просто в одеяла. На некоторых подводах были женщины, так как многие женатые офицеры не могли оставить в городе свои семьи и вынуждены были их взять с собой. И только присутствие винтовок и пулеметов, да когда шла артиллерия и конница, создавали впечатление военной силы. Эта растянутость походного движения и две-три сотни подвод создавали благоприятные для нас оценки. На одном из ночлегов был подслушан такой разговор. Сидела на улице группа крестьян. Кто-то спросил:

– А як ты думаешь, Петро, ты же унтер-охвицер и довжон знать – чи много их, цих кадетов?

Спрошенный подумал и ответил:

– Та мабуть тысичь шисть-сим… а може и бильше…

– Бильше, бильше, – загудели голоса, – дивися – скильки пидвод, и опять же и конни и антиллерия – и йдуть, та йдуть без коньца…

Мы сами поддерживали это впечатление и, когда нас опрашивали, говорили, что у нас 3 пехотных полка, конный полк, бригада артиллерии и еще другие части. И это была правда, а то, что в каждой части было по нескольку десятков человек, – другой вопрос.

Пройдя немного дальше, мы с удивлением увидели, как наш отряд стал предметом легенды: в окрестностях говорили, что идет армия в составе нескольких корпусов, всех бьет на пути и ее нельзя удержать. Эти слухи возымели известное действие на дух противника, который сталкивался с нами в последующих боях, в особенности это сказалось в самом уязвимом месте – на переправе, как увидим дальше.

Углубившись от Хортицы в степь, мы все более и более ощущали чувство оторванности от всего привычного. Казалось, что мы окунулись в обстановку средних веков, где нет ни железных дорог, ни газет, ни почты – везде была ровная, однообразная степь да глухие деревни, ведущие почти натуральное хозяйство из-за отсутствия обмена, да непроезжие дороги. Никто не знал, что творилось дальше чем за 20-30 верст. Передавались слухи, которые ходили месяц тому назад по Екатеринославу, и другие – один нелепее другого. Так, встреченная в пути интеллигентного вида дама уверяла, что получено из Москвы радио о том, что Ленин «крестился, раскаялся и созывает Земский собор». Почтенный инженер в Хортице утверждал, что в Киев прибыли французские части и гетман формирует армию для похода на Москву, и т. д. и т. д.

Лишенная всякой духовной пищи, газет, информации, почты и связи, материально деревня жила богато. Правда, не хватало привозных продуктов, но хлеба, сала, птицы, яиц, масла было больше чем вдоволь. Весной собирались сеять лен и ткать полотно.

С местным населением у нас быстро устанавливались добрые отношения. После первых минут, когда обнаруживалось, что мы не грабим, не насильничаем и за все расплачиваемся, языки развязывались и наше короткое пребывание в деревнях проходило в добром согласии с хозяевами. Иногда кто был побогаче даже отказывались брать деньги: вы люди дорожни, а у нас усего хватае.

По совести могу сказать, что я не видел ни одного случая грабежа, или насилия, или крупной ссоры с населением.

В смысле политическом тогдашняя деревня не имела, да и не могла ее иметь, какой-либо определенной идеологии. Все устремления заключались в двух моментах: земля и порядок. «Земля теперь наша и никому ии не отдамо, – говорили крестьяне. – А хто наведе порядок, той буде и править – и бильше нам ничого не треба». Гражданская война рассматривалась как дело городских людей, до которого им, землеробам, не было никакого дела. Тогдашний народ просто не мог, не умел связать свое будущее с теми или другими социальными и политическими лозунгами и предвидеть ту обстановку, в какую он попал через два года, очутившись под властью красной идеологии.

Мы констатировали с удовлетворением еще одно обстоятельство. Несмотря на сепаратистскую пропаганду, крестьяне никак не считали себя врагами единой России, не видели никакой необходимости в отделении Украйны и не возражали против русского языка.