Георгий Кнабе - Древний Рим — история и повседневность

Не входя сами по себе в административное устройство или право, в войну или идеологию, повседневная среда и быт образуют их подпочву и подсознание [1] "Именно в духовных и экономических отношениях повседневной жизни открываются силы, лежащие в основе исторических движений; эти последние, будь то война, дипломатия или внутреннее развитие государственного устройства, — лишь итог, конечный результат изменений, происходящих в глубинах повседневного" (Ауэрбах Э. Мимесис. М., "Прогресс", 1976, с. 53). . Нет и не может быть общества вне людей, и нет людей вне быта.

Быт, со своей стороны, неотделим от социально-политических и идеологических процессов потому, что вся семантика повседневных форм жизни, бытовых вещей, материально-пространственной среды, их стиля и моды, основывается, положительно или отрицательно, на общественном опыте. В 1849 г. в России дворянству было запрещено носить бороды, хотя они, казалось бы, не имели никакого отношения к правительственно регулируемой сфере — ник экономике, ни к политике, ни к идеологии. Между тем эта мера обладала совершенно очевидным общественным смыслом. Бороды воспринимались как признак купеческого, но прежде всего крестьянского сословия; распространившаяся манера многих передовых людей носить их, тем более в сочетании с так называемым "простонародным платьем" — зипунами, армяками и т. д., - стала в эти годы выражением патриотизма с сильным демократическим оттенком, и именно этим объяснялось их официальное осуждение, а затем и запрещение. Еще один пример, поясняющий сказанное. На рубеже XVIII и XIX вв. резко изменилась вся система мужской одежды в Европе, прежде всего потому, что изгнанными оказались culottes — короткие, за колено или до середины икры, штаны, уступившие место длинным панталонам. Но импульсы этого процесса пришли из Франции после 1789 г., где culottes, бывшие на протяжении всей эпохи абсолютизма непременной частью мужского туалета у дворян, а под их влиянием, с определенными модификациями, и у третьего сословия, стали восприниматься как признак "старого порядка". Поэтому перестройка системы одежды и началась в революционной Франции, где память о власти аристократов, ненависть к их облику и всему с ними связанному была особенно сильна, и лишь потом распространилась на другие страны.

Однако при попытке использовать бытовой материал для характеристики исторического состояния обнаруживается, что между ними существует не только тесная связь, но и глубокое принципиальное различие. Конечная цель историка — раскрыть объективные законы исторического развития, а для этого взглянуть на прошлое извне, отвлечься от живой пестроты его повседневного течения, рассмотреть за ней глубинные процессы и их подвергнуть рациональному анализу. Семантика же бытовых вещей не существует вне этого пестрого течения повседневной жизни, отражает действующие в ней субъективные факторы и раскрывается поэтому только при взгляде изнутри. Если одна семья, въехав в новую квартиру, оформила свой интерьер коврами и полированной мебелью с поблескивающим за стеклами хрусталем, а другая, въехав в соседнюю квартиру, предпочла привезти и сохранить кровать, буфет, диван с валиками и стол с клеенкой, то за этим можно ощутить различие социологического порядка, поддающееся логическому осмыслению, учету и объективному анализу, в конечном счете — общественно значимое. Ведь не случайно изображение обстановки комнат так часто используется в художественной литературе и кинематографии для общественной характеристики персонажей, их занимающих.

При всем том, однако, в этой сфере, и в частности в приведенном примере, действуют факторы, к общественным закономерностям прямо несводимые: вкусовые предпочтения, складывавшиеся исподволь, на протяжении всей жизни под влиянием самых разных, подчас неуловимых и глубоко личных обстоятельств; стремление организовать окружающий микромир именно так, а не иначе, по-своему, тем инстинктивно утверждая ценности свои и своей микросреды; эмоциональное и обычно бессознательное отталкивание от ценностей, представляющихся чужими или даже враждебными. Такие мотивировки можно ощутить изнутри, сопережить, художественно выразить, но вряд ли можно их рационально, извне классифицировать и анализировать — для каждого, кто вышел за пределы их прямого, сложного и неуловимого воздействия, они просто перестают существовать.

Повседневный быт, таким образом, связан с историей общества и может быть использован как источник для ее изучения, и в то же время быт и общественно-историческая закономерность располагаются в разных уровнях общественной действительности и общественного сознания, и один не может быть прямо использован для характеристики другой. Существует настоятельная необходимость найти выход из этого противоречия, вызванная внутренним развитием исторической науки.

Всякое теоретическое знание предполагает отвлечение от бесконечной живой подвижности и многогранности познаваемых объектов, тем самым — определенное их упрощение и обеднение [2] См.: Ленин В.И. Материализм и эмпириокритицизм. — Полн. собр. соч., т. 18, с. 277; ср. там же, с. 160, 181. .

Это цена, которую приходится платить за обнаружение внутренней сущности и внутренних связей предметов, за выявление общих абстрактных категорий, их объединяющих. Историческая наука сполна заплатила эту цену в первой половине нашего века, увлеченно создавая картину прошлого, в которой общество представало бы как система категорий — социально-экономических, социально-политических, идеологических — и, главное, которая бы этими категориями исчерпывалась. Развитие любой науки, однако, состоит в приближении теоретической схемы к истинной действительности, в том, чтобы теоретическое знание все меньше упрощало и обедняло объект, все полнее охватывая его в реальном многообразии сторон и оттенков [3] См.: Ленин В.И. К вопросу о диалектике. — Полн. собр. соч., т. 29, с. 321; ср. там же, т. 18, c. 130, 181. .

Для историков это означает, что категории общественного развития рассматриваются все более конкретно, то есть в неразрывной связи с субъектом изучаемых изменений — живым человеком во всем многообразии условий его существования и мотивировок его поведения. Поэтому так много уделяется внимания в последнее время исторической социологии, культуре, социальной психологии. Историческая семантика бытовой повседневности стоит в том же ряду. Задача заключается в том, чтобы попытаться выявить ее особенности, позволяющие использовать бытовой материал при всей его специфике для исторических реконструкций; установить пределы, до которых такое использование допустимо; определить преимущества, в нем заключенные, и ограничить опасности, с ним связанные.