Павел Мельников-Печерский - На горах (Книга 1, часть 2)

И полетели в угол театральные книги.

"Домашний лечебник"... Эта пригодится, ежели кто занеможет когда... "Полная поваренная книга",- отдам тетеньке, ей пригодится... "История Елизаветы, королевы Английской",- можно будет прочитать... "Лейнард и Термильд, или Злосчастная судьба двух любовников..." (Книги, напечатанные в конце прошлого столетия.).

Молча разорвала книгу и молча метнула обрывки ее под диван.

"Зачем накупил таких? Зачем?.. Книги все пагубные!.. От врага!.. Грешно и в руки их брать... Это еще что? Путешествия,- ну, вот это хорошо, за это тяте спасибо... Путешествие в Западную Индию ,- прочитаю... "Путешествие г. Вальяна... с картинками".

И, взглянув затем на одну книгу, вскочила со стула и вскрикнула от радости. "Путешествие младого Костиса" ... Хвалила ту книгу Марья Ивановна.

И тотчас принялась за чтение. Прочла страницу, другую - плохо понимает. "Ничего, ничего,- бодрит себя Дуня,- Марья Ивановна говорила, что эту книгу сразу понять нельзя, много раз она велела читать ее и каждое слово обдумывать".

До позднего вечера просидела она над Костисом. И с тех пор и дни и ночи стала Дуня просиживать над мистическими книгами. По совету Марьи Ивановны, она читала их по нескольку раз и вдумывалась в каждое слово... Показалось ей, наконец, будто она понимает любезные книги, и тогда совсем погрузилась в них. Мало кто от нее с тех пор и речей слыхал. Марко Данилыч, глядя на Дуню, стал крепко задумываться.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Середи холмов, ложбин и оврагов, середь золотистых полей и поросших кудрявым кустарником пригорков, меж тенистых рощ н благовонных сенных покосов, верстах в пятидесяти от Волги, над сонной, маловодной речкой, по пологому склону горы больше чем на версту вытянулась кострикой и пеньковыми оческами заваленная улица с тремя сотнями крестьянских домов. Дома все большие, высокие, но чрезвычайно тесно построенные. Беда, ежели вспыхнет пожар, не успеют оглянуться, как все село дотла погорит.

Дома стареньки, зато строены из здоровенного унжинского леса и крыты в два теса. От большой улицы по обе стороны вниз по угорам идут переулки; дома там поменьше и много беднее, зато новее и не так тесно построены. Во всем селенье больше трехсот дворов наберется, опричь келейных рядов, что ставлены на задах, ближе к всполью. В тех келейных рядах бобыльских да вдовьих дворов не меньше пятидесяти.

На самом верху горы большая каменная пятиглавая церковь стоит. Старинной постройки она,- помнит еще дни царя Алексея Михайловича... Видно, что в старые годы была она богата, но потом обедняла до нищеты и вконец обветшала. Зеленая черепица на главах вполовину осыпалась, железна крыша проржавела, штукатурная облицовка облезла, карнизы, наличники, сандрики (Сандрик - карнизик над окном.) и узорочный кафельный вокруг церкви пояс обвалились, от трех крылец, на кувшинных столбах с висячими арками, уцелело только одно, на колокольне березка выросла. Вокруг церкви грязная базарная площадь, обстроенная деревянными низенькими, ветхими лавчонками. Кроме такого "гостиного двора", стоят на той площади два старых каменных дома: в одном волостное правление, в другом - белая харчевня. И в том и в другом доме зимой, сколько дров ни жги вода мерзнет. Под горой вдоль речки в два ряда тянутся кузницы, а на горе за селом к одному месту скучилось десятков до трех ветряных мельниц. Не для размола муки, не для обдирки крупы, не для битья конопляного масла ставлены те мельницы,- рыболовные уды точат на них.

Село Миршенью зовется, оно казенное, а в старые годы бывало "вотчиной дома Жывоначальные троицы и преподобного Сергия, Радонежского чудотворца", самого крупного во время оно русского помещика, владевшего больше чем ста тысячью душами крепостных крестьян. Земля при Миршени добрая, родит хорошо, но на тысячу душ ее маловато.

К тому же земли от села пошли клином в одну сторону, и на работу в дальние полосы приходится ездить верст за десяток и дальше, оттого заполья (Заполье самые дальние полосы пахотной земли. ) и не знали сроду навоза, оттого и хлеб на них плохо родился. Промыслами миршенские мужики кормятся отхожими и домашними. Из бедных кто в бурлаки идет, кто на Низу на ловецких ватагах работает, кто в самарских степях пшеницу жнет либо гурты скота в верховые города прогонять нанимается. Которые и позажиточнее, те сами голов по тридцати крупного скота да по сотням баранов на ярманке у Ханской ставки скупают, мясо продают по базарам, а зимой мороженое отвозят в Ростов и Ярославль на продажу.

Сало топят, кожи да овчины выделывают. Другие денежные люди осенью ездят в Уральск и Саратов и там, накупив коренной рыбы, развозят ее зимой по деревням. А которые за наживой на сторону не отлучаются, те дома два промысла знают сети для низовой рыбной ловли вяжут да уды для нее же работают. Бабы треплют коноплю, прядут ее вместе с мужиками и вяжут сети от одноперстника до ладонника (Одноперстник - сеть с мелкими ячеями в палец величиной, ладонник с крупными ячеями в ладонь.).

Кто подостаточнее, те проволоку тянут из железа и раздают ее односельцам на выделку рыболовных уд. Эти секут ее на жеребье и мальчишкам да подросткам дают оттачивать на ветряных мельницах, устроенных с особыми точильнями. С Покрова до вешнего Николы все мальчишки лет от десяти до пятнадцати, с раннего утра до поздней ночи, оттачивают жеребейки, взрослые глянчат (Глянчить наводить лоск, полировать.) их и гнут на уды. Большие уды, что зовутся "кованцами", что идут на белугу и весят по пяти да по шести фунтов каждая, кузнецы куют на кузницах.

Так кормятся миршенцы, но у них, как и везде, барыши достаются не рабочему люду, а скупщикам да хозяевам точильных мельниц, да тем еще, что железо сотнями пудов либо пеньку сотнями возов покупают. Работая из-за низкой платы, бедняки век свой живут ровно в кабале, выбиться из нее и подумать не смеют.

Ропщут на судьбу миршенцы и так говорят: "Старики нам говаривали, что в годы прежние, когда прадеды наши жили за монастырщиной, житье всем было привольное, не такое, какое нам довелось. Доброе было житье и во всем изобильное. И пахоты богачество (Вместо богатство в Нижегородской губернии и ниже по Волге народ говорит богатество, богачество и богасьство. ), и лугов вдоволь, и лесу руби не хочу, сукрома (Сукром - то же, что сусек, закром отгороженный в анбаре ларь для ссыпки зернового хлеба. ) в анбарах от хлеба ломятся, скирды да одонья ровно горы на гумнах стоят, года по три нетронутые, немолоченные.

И птицы и животины в каждом дому водилось с залишком, без мясных щей никто за обед не садился, а по праздникам у каждой хозяйки жарилась гусятина либо поросятина. В лесу свои бортевые ухожья (Борть - колода, выдолбленная вверху стоящего на корню дерева для пчеловодства. Бортевой ухожей - место в лесу, где наделаны борти. ), было меду ешь, сколько влезет, брага да сычёны квасы без переводу в каждом дому бывали. Да, деды живали, мед да пиво пивали, а мы живем и корочки хлеба порой не сжуем; прадеды жили - ни о чем не тужили, а мы живем - не плачем, так ревем". Про старые годы так миршенцы говаривали, так сердцем болели по былым временам, вспоминая монастырщину и плачась о ней, как о потерянном рае. "Не нажить прошлых дней,- они жалобились,- не светить на нас солнышку по-старому".