Андрей Буровский - Крах империи (Курс неизвестной истории)

Судя по всему, Тадеуш Костюшко и правда был убежденным республиканцем и демократом. Война окончилась, вожделенного рая на земле США как–то не получилось. А то, что получилось, мало подходило для алчущих романтики.

В 1784 году Костюшко возвращается в Польшу, но никакой должности в ее армии не получает. Бригадный генерал армии США высказывает слишком свободолюбивые взгляды, называет магнатов… примерно так, как их следует называть.

Но в 1789 году Костюшко идет служить Четырехлетнему сейму, участвует в действиях против войск Тарговицкой конфедерации. Это как раз по нему! Борьба за демократию, с феодалами, клерикалами, консервативными элементами!

Но правительство. капитулирует перед Тарговицкой конфедерацией, и Костюшко опять делать нечего; он уезжает за рубеж, появляется в якобинском Париже, уговаривает «патриотов» помочь воюющей Польше. Понимания он не находит.

А тут — национальное унижение 1793 года! Вот она та революция, в которой соединяется наивный национализм первых национальных государств и еще более наивный, восторженный реформизм. «Все поменять!» — и всем сразу станет хорошо…

Польское восстание началось под лозунгами национальной единой Польши, воссоединения земель, отторгнутых Российской империей, Австрией» Пруссией, и продолжения реформ Четырехлетнего сейма.

Это было как раз то, что нужно, и 24 марта 1794 года в Кракове Тадеуш Костюшко провозгласил Акт восстания и произнес текст присяги как диктатор. Был он объявлен и главнокомандующим национальными вооруженными силами.

«Я не буду биться за одну шляхту, — провозгласил шляхтич Костюшко. — Я хочу свободы всей нации и только за нее буду жертвовать своей жизнью». По тем временам — и благородно, и «прогрессивно».

А с другой стороны, страшненький он был человек, этот Тадеуш Костюшко, друг Вашингтона и якобинцев. Мало кому известно, что в мае–июне 1794 года в Варшаве польские якобинцы практикуют революционный террор против лидеров тарговичан. И людей не просто пугали, их вполне серьезно убивали за «неправильные» убеждения …

Но и отдадим должное Тадеушу Костюшко, причудливому гибриду помещика и якобинца: он умел идти до конца там, где останавливались даже люди умные, умудренные и решительные. 7 мая 1794 года Костюшко издал Поланецкий универсал, в котором твердо обещал крестьянам свободу, если польские патриоты победят. И это дало сразу же десятки тысяч новых волонтеров. Косиньеры — то есть косцы, так называли этих крестьянских парней. В средневековье польский крестьянин мог идти в бой с косой и считался грозным бойцом. у косиньеров Костюшко были, конечно, и ружья, но даже приток крестьян в армию мало что менял: силы уж больно не равны.

Опомнившись от первых поражений, Пруссия и Российская империя бросили в бой все свои силы. Суворовские чудо–богатыри, переходы по 40, по 60 верст, с пением бравых песен, блестящие лобовые атаки на супостатов, ослушавшихся матушку–царицу, умелая поддержка конницы и артиллерии.

К сентябрю, как писал в рапортах Суворов, очищены от бунтовщиков вся Литва и вся Галиция. И украинские, и белорусские области полыхают — никто не хочет под Российскую империю. Всем приходится объяснять, как нехорошо бунтовать против русской матушки–государыни, до конца дней изъяснявшейся с сильнейшим акцентом.

10 октября под Мациевицами тяжело ранен и взят в плен Тадеуш Костюшко. Сохранилась легенда, что Костюшко лежал на земле, раненный в живот, истекая кровью. Прошел дождь, Костюшко дрожал от холода.

Казачий полковник Денисов нашел Костюшко и узнал его. Он велел казакам положить на землю несколько плащей, перенести на них Костюшко и перевязать. После чего спросил, не нужно ли еще чего–нибудь вражескому генералу.

— Ничего не нужно, — кратко ответил Костюшко.

— Я знаю вас, генерал, как великого человека, и всегда готов оказать вам любую услугу, — сказал Денисов.

— И я тоже знаю вас, полковник Денисов, — ответил Костюшко.

Казаки сделали из своих пик носилки и понесли Костюшко в лазарет. И до конца своих дней полковник Денисов гордился этой беседой и охотно рассказывал о ней.

Потом, естественно, Т. Костюшко был заключен в Петропавловскую крепость как опасный смутьян, бунтовщик и вольнодумец.

Обезглавленное восстание продолжается, но все, конечно, уже ясно. 4 ноября царские войска овладели предместьем Варшавы — Прагой. (Польская Прага — пригород Варшавы — не имеет ничего общего с чешской столицей — А. Б.) А я вынужден в очередной раз «оскорбить национальную гордость великороссов», потому что в Праге чудо–богатыри Суворова устроили чудовищную резню. К этому можно относиться как угодно, но вот факт: русские солдаты насиловали католических монахинь и бегали с грудными младенцами на штыках. Кому–то может быть неприятно это читать, но это, простите, уже только его частные проблемы. А факты — вот они, что тут поделаешь.

И факты, кстати, тоже очень хорошо характеризуют отношение русских к Польше. Случай в истории суворовских войн уникальный. Потому что солдат Суворова очень неплохо воспитывали, да и не были же они поголовно мерзавцами, так не бывает. Ни один жестокий, кровавый штурм, гораздо страшнее всего польского похода, вместе взятого, — взятие Измаила, например, вовсе не завершался резней мирного населения. Не было этого. Какая же муха укусила вдруг чудо–богатырей, которыми в Российской Федерации многие гордятся до сих пор?! И, что характерно, гордятся вполне по заслугам.

Читатель может дать явлению свое объяснение. Мне же представляется, что тут две причины …

Человек традиционной цивилизации неодобрительно относится к ценностям городской цивилизации. Для члена крестьянской общины индивидуализм, работа по найму, предпринимательство — это нечто попросту безнравственное. Образ жизни, система ценностей, поведение людей более современного общества ему непонятны, даже неприятны и неуклонно осуждаются с позиции общинных, групповых ценностей. Человеку крестьянского общества трудно понять, почему в городах, где никто никого не контролирует и не проверяет, еще не все развалилось, исчезло, рассыпалось. Ведь это неправильно, что никому нет дела ни до кого, а начальства словно бы и нет!

Тем более непонятны и неприятны все признаки того, что это общество экономически более состоятельно, более сыто, более успешно, чем крестьянское. Сам вид хорошей одежды на «неправильных» людях, крепких домов и хорошей еды у тех, кто живет «не так, как надо», вызывает протест и ощущение творящейся несправедливости. Получается, что каким–то непостижимым образом вознаграждается «неправильный» образ жизни, осуждаемый «правильным» обществом.

И, конечно же, особенное раздражение вызывают все признаки того, что «неправильные» не просто живут лучше, а что у них есть какие–то более высокие, более рафинированные, более сложные потребности, и они умеют их удовлетворять. Это особенно обидно.