Андрей Ястребов - Боже, спаси русских!

Молчание... Только не для нас. Мы, русские, обожаем поговорить о судьбах России и поболтать о законах мироздания.

Отдельная статья – переводы русских названий романов на японский. Восторг, и только восторг вызывает перевод тургеневского «Рудина» – «Плывущая трава». Не меньше повезло повести «Тарас Бульба» – она переводилась несколько раз. Вначале как «Просторы России», затем как «Банью» («Безрассудная храбрость»). Казалось бы, чего проще перевести на японский фамилию и имя главного героя, подобрав соответствующий аналог. К примеру, имя Тарас можно дать в транскрипции, а фамилии найти местный эквивалент-батат. Но переводчики отказались от Тараса Батата и японизировали героя. Тарас Бульба стал Тадацугу Фуруба, что означает «верный продолжатель традиций старины». Остап превратился в Окитада («поднявший высоко дело Тадацугу»), а Андрий – в Ясутоси, то есть «извлекающего душевную выгоду для себя».

Японской редактуре подвергся финал повести Гоголя. Следует отметить, что перевод был выполнен накануне Русско-японской войны и поэтому завершающие слова («Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая пересилила бы русскую силу!») казались нецензурными для милитаристского японского духа, уверенного, что такие силы отыщутся, и не где-нибудь, а в Японии. Поэтому финал в переводе выглядит следующим образом: «Дует предрассветный ветерок, тихо колышутся тростники, а птицы галдят без умолку, будто о судьбе старого предводителя. О, куда же направился дух Тадацугу Фуруба – старого казака-атамана?»

В результате Тарас уподобился знаменитому генералу Ноги, олицетворяющему принципы самурайского кодекса чести.

А теперь, дорогой читатель, задачка. Предупреждаем сразу: не для слабых и впечатлительных умов. Итак, отгадай, какое произведение русской словесности было переведено на японский под следующим названием: «Плачущие цветы и скорбящие ивы. Кровавый прах последних битв в Северной Европе». Ответ отыщется в финале лирического отступления.

Любима японцами гоголевская «Шинель». Пик ее популярности выпадает на 1860-е годы, на эпоху правления сегуната Токугава, когда японцы, смиряясь с ужасами жизни, читали про Башмачкина и признавали высокую правду гоголевского образа, воспринимая его в духе восточного страдательного долженствования: человек приходит в этот мир, чтобы пессимизировать по поводу своего горестного удела. Японское имя Акакия Акакиевича, Акаки Акакити (здесь сыграло шутку созвучие слов), означает «Красное дерево Красное счастье».

Отлична направленность русской и японской критики. Япония не имеет своего античного Аристотеля. Само понятие критики («хихе») появляется лишь в начале XX века, и оно отлично от европейского термина. «Хихе» состоит из двух компонентов: «хи» – ударять, колотить (о, как это понятно в России) и «хе» – оценка. Если цель европейской критики – творческое стимулирование авторов в жестких формах рецензий, то задача японской «хихе» долгое время оставалось комплиментарным комментированием стихотворных текстов. И только в XX веке Япония прониклась русской идеей зубодробительной критики, так что сегодня опасно приглашать японцев рецензировать отечественные романы.

Не следует обольщаться и думать, что японцы более понимают русскую литературу, чем русский человек японскую. Что же непонятно японцам в русской литературе? Отвечая на этот вопрос, следует взять эпиграф из Одзаки Кое: «Русская литература – это бифштекс, сочащийся кровью, а японцы любят суши». Японец никогда не поймет интеллектуальной недужности героя русской литературы, не ясно ему, почему, к примеру, Раскольников убил старуху процентщицу. Это удивление квалифицированно выразил театральный критик Еда Гаккай: «Убить старуху процентщицу... Это, конечно, выдумка, в жизни так не бывает... Писатель задался целью блеснуть мастерством изображения душевных переживаний убийцы, но не раскрывает причин, побудивших совершить преступление...» Искреннее моральное возмущение критика вызвала сцена исповеди Мармеладова, рассказ героя о том, что его дочь стала проституткой: «Мармеладов все же чиновник, хотя и мелкий. Как же он может опуститься до того, чтобы в пьяном виде публично говорить о том, что его дочь Соня получила желтый билет в полиции?! И при этом он ничуть не стыдится. Это несовместимо с человеческой моралью».

О несовместимости и поисках компромисса говорят переводы пословиц, например: «Со свиным рылом да в калашный ряд» японцы перевели как «Поросенок в костюме».

Пора дать ответ задачки: «Плачущие цветы и скорбящие ивы. Кровавый прах последних битв в Северной Европе». Под таким названием в 1888 году был издан на японском языке роман Толстого «Война и мир».

Мы знаем о японцах очень немного, но главное. Традиции самурайской красивой смерти «бусидо» – ах, вот как, оказывается, переводилось это слово! – и обряд «тядо» – мирный ритуал чаепития, метафора искусства жить, путь чистоты и достижения гармонии с миром искусства, – ушли в прошлое. С бусидо – это, наверное, хорошо, а вот с тядо – препоганенько.

Видимо, просто «все мы вышли из шинели "Красного дерева Красного счастья"».

Так или иначе, слава богу. И слава дзен-буддизму. И ему же банзай, бусидо и тядо и «поросенок в костюме»!

Напоследок хотелось бы вслед за Достоевским вновь произнести: «Странные люди, эти японцы...» Все же на ум приходит позаимствовать у восточного соседа фразу из японского прошлого, которая для России может стать формулой повседневности и отношения к Родине: «Это моя страна – права она или нет».

По свидетельству иноземцев, в XVI – XVII веках московиты отнюдь не отличались милым и кротким характером. Немецкий ученый Адам Олеарий уверяет: «Они вообще весьма бранчивый народ и наскакивают друг на друга с неистовыми и суровыми словами, точно псы. На улицах постоянно приходится видеть подобного рода ссоры и бабьи передряги, причем они ведутся так рьяно, что с непривычки думаешь, что они сейчас вцепятся друг другу в волосы. Однако до побоев дело доходит весьма редко, а если уже дело зашло так далеко, то они дерутся кулачным боем и изо всех сил бьют друг друга в бока и в срамные части».

Особенно возмущает Олеария русское сквернословие: «При вспышках гнева и при ругани они не пользуются слишком, к сожалению, у нас распространенными проклятиями и пожеланиями с именованием священных предметов, посылкою к черту, руганием "негодяем" и т. п. Вместо этого у них употребительны многие постыдные, гнусные слова и насмешки, которые я – если бы того не требовало историческое повествование – никогда не сообщил бы целомудренным ушам. Говорят их не только взрослые и старые, но и малые дети, еще не умеющие назвать ни Бога, ни отца, ни мать, уже имеют на устах это: "...б т... м...ть", – и говорят это родителям дети, а дети родителям. В последнее время эти порочные и гнусные проклятия и брань были сурово и строго воспрещены публично оповещенным указом, даже под угрозою кнута; назначенные тайно лица должны были по временам на переулках и рынках мешаться в толпу народа, а отряженные им на помощь стрельцы и палачи должны были хватать ругателей и на месте же, для публичного позорища, наказывать их.