Андрей Ястребов - Боже, спаси русских!

Вот парадокс отечественной культуры: не знающему букв тяжело, а грамотному еще хуже. Один пьет от безысходности, второй же – когда видит, что его личные проблемы лишь часть национальной трагедии. «Некультурный» еще может устыдиться своих привычек, а читающий приобщается благодаря книге к легиону пьяниц, более авторитетных и мудрых, чем он сам. Создается впечатление, что все в России пьют поголовно, и хотелось бы в отечественной истории найти трезвенника, да не получается – все пьют.

Образами пьющих писателей русская литература богата, как никакая другая. И вовсе не потому, что в России пьют больше, а оттого, что алкоголизм в Европе не является частью национальной мифологии.

В повести «Москва – Петушки» заходит разговор о Гете и произносится категоричное: «...если бы Фридрих Шиллер поднес бы бокал шампанского» Иоганну Гете, тот «взял бы себя в руки – и не стал. Сказал бы: не пью ни грамма». Сразу же следует философский вопрос: «Почему он не пил, что его заставляло не пить? Все честные умы пили, а он – не пил!»

Герой Ерофеева, убеждая слушателей, что немецкий писатель «ни грамма не пил», объясняет загадочную для русских немецкую натуру. Гете, рассуждает персонаж, поступал так, «старый дурак. Думаете, ему не хотелось выпить? Конечно хотелось. Так он, чтобы самому не скопытиться, вместо себя заставлял пить своих персонажей». По Фрейду, в общем, объясняет.

Персонаж Ерофеева привык видеть в русской литературе бесконечную галерею страдальцев – их жизнь заела, философия измучила, душа со свету сживает, – и вот бродят они неприкаянные по дорогам отечественной словесности, и не могут подняться до титанической надмирной мысли. А Фауст взял и покусился на основы бытия, а Вертер не мучился от безденежья – их жизнь, с точки зрения русского сознания, беззаботна. Нет здесь ни «правды» и реализма, ни крестьян голодных, ни страдающих проституток – все красиво и недоступно, как в опере, чувства и запахи нездешние, все чисто и благообразно.

Устал русский человек о себе, чумазом и жалком, читать, хочется ему, чтобы в книжке все было покрасивее: чтоб если пить – не на последние, а на бесконечные; если и опьяняться вопросами, то только теми, которые вечность исследуют. Сегодня утром он понял, что никогда еще не испытывал столь сильного желания поговорить с Дедом Морозом. Или с Гете.

Настолько немцы далеки от наших печальных осин и камышей, что сливаются с иноземным нарядным ландшафтом, красивой картинкой жизни – там немецкие замки, круторогие олени, гордые лебеди, опрятные бюргеры, чистые пивные. А здесь – среда заела, душа все соки из тела высосала, голова превратилась в «дом терпимости», и жизнь ему тоже уподобилась.

Русская питейная мифология создает убедительный сюжет: иноземцы – опрятные философы и поэты – становятся лубочными персонажами, пропагандирующими трезвый образ жизни. Их изображениями впору оклеивать чемоданчик с недопитой бутылкой «Кубанской», пока его не стащили.

О ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ

Все наши горькие беды от того, что пьем много.

Помните, у Гринуэя в «Золоте» звучит лейтмотив о городе Больцано, в котором не умеют делать пиццу. Прикарманив художественный прием, откроем тайну: во многих российских городах совсем не умеют делать матрешки. Ну совсем не умеют, хоть плачь. И все тут! Обобщим слово «многие» до загадочного NN и вновь констатируем непреложный факт: в очень многих российских городах NN совершенно не умеют делать матрешки. Возникает закономерный вопрос: как же тогда мы, русские, в этих городах справляемся с дефицитом матрешек? Ответ очевиден: как-то вот так обходимся. Ответ этот вгонит в ступор непонимания любого иностранца, потому что ему никак не понять: как русские могут завтракать, к примеру, не расставив вокруг себя матрешек, не сыграв на балалайке, не опрокинув стакан-другой водки в качестве аперитива?

Разговор в этой главе конечно же хочется завести о кокошниках. Длинный, красочный и ненужный разговор. Мало чего хочется! Лучше продолжим разговор о пьянстве.

У русского человека есть необыкновенный талант отсекать хвост у своих проблем по кусочкам. Учат родители: все начинается с первой рюмки. Выпил – и все пошло по нисходящей. На самом деле все обстоит именно так. Мало того, не только ты идешь по нисходящей, твои собственные привычки идут тем же путем.

Наш человек никогда не может поставить диагноз раньше, чем возникнет проблема. Оттого судьба смеется грязно и безжалостно, как барствующий начальник.

Кстати, русскому человеку более, чем кому-нибудь еще, не везет на начальников. Здесь не понять почему, но сильно не везет. Так вот, по пьяному делу русский человек достигает таких размеров уверенности, так возвышается над этим самым начальством, что начинает увлеченно чихать на него с самого высокого дерева.

Сейчас прозвучит самая идиотская фразочка-зачин русского языка, которую любят все начальники-чиновники, вот она: «более того...» Так вот, более того, по пьяному делу русский человек становится такой выдумщик, что все фантасты скромно склоняют перед ним колени. Всосав бутылку водки, человек делается вдруг смелым, предприимчивым, дерзким, в своем воображении он входит в кабинет начальника, плюет тому в лицо, ногой выбивает кресло, затем начинает бить шомполами и напоследок непременно прострелит негодяю колени из берданки.

После очередной рюмки он открывает в себе настолько острый ум, что сам боится порезаться. Выпив еще, наш человек узнает о своем о мужестве и бесстрашии больше, чем за всю предыдущую жизнь. Вот он, момент истины, вот оно, торжество силы воли, которой почему-то ранее недоставало!

Порадовавшись в воображении за дело рук своих, наш человек не знает, что делать дальше. Надо выпить еще. Пара стаканов – взгляд делается отсутствующим, эдаким отстраненным, наш человек принимается что-то шептать сквозь зубы, словно дает кому-то важный совет, грозить кому-то пальцем, увещевать, а потом произнесет нечто вроде: «Человек ведь он, жалко как-то». Эта мысль откуда-то выпрыгивает и цепляется за душу. Становится горько. Бессильно. Оторопело.

Наш человек выступает на кухне перед кастрюльками, и читает в их взгляде такое неприкрытое обожание, такое жалкое и такое человеческое.

Бутылка на него восторженно воззрилась. Именно воззрилась. Именно восторженно. Других слов и не подобрать.

Сковородки смотрят понимающе.

Только маленькая пачечка обезжиренного йогурта, забытая еще с лета, осознает горькую истину: нашему человеку очень сложно избавиться от склонности к саморазрушению.

Что здесь скажешь? Надо подумать и глубокомысленно произнести: «Ничего не скажешь. По его могиле пробежит кролик...» Потом добавить после паузы: «Кажется, нахальный нетрезвый кролик, кричащий странные слова: "Ах ты хрюшка! Хрюшка, жадный пятачок!.."».