А. Лысев - Ложь от советского информбюро

От Советского Информбюро

24 сентября 1941 года

…одна танковая дивизия гитлеровцев будто бы уничтожила под Ленинградом 302 советских танка. На самом деле никаких 302 советских танков ни под Ленинградом, ни в каком-либо другом месте гитлеровцы «на днях» не уничтожали.

Командир нашего взвода лейтенант товарищ Смирнов нервно ходил от орудия к орудию и непрерывно твердил: «Как быть? Как быть?». Если бы Смирнов, не дожидаясь указания сверху, проявил инициативу и дал команду открыть огонь по этой деревне, мы разнесли бы ее вместе с фашистами. Немало бы было спасено от гибели наших людей. Но этого не случилось. А все же лейтенанту Смирнову пришлось проявить самостоятельность: принять решение, не дожидаясь команды, так как батарея наша могла оказаться в плену у немцев. Распоряжений сверху не поступало, а люди все бежали, бежали. И лейтенант Смирнов решился, дал команду: «Орудия на передки!». Поставили пушки, а выезжать надо было на ту же дорогу. Спустились с подгорка, подъехали к дороге. Ездовые надрали лошадей, и кони помчали, но пушки были старинные, тяжелые, дубовые колеса глубоко врезались в рыхлую землю. Каждую пушку везла шестерка хороших лошадей. Мы — орудийный расчет — бежали стороной недалеко от дороги. Бежали, падали, вскакивали и опять падали, кланялись каждой пролетающей со страшным свистом мине. Мины с треском рвались мгновенно, как только соприкасались с каким-либо предметом, чиркали о землю, о прутик дерева или куста. Я бежал вместе с Чудаковым. Позади нас бежал командир нашего орудия тов. Иванов, молодой красивый блондин, очень хороший парень и хороший организатор. Он вдруг закричал страшным жалким голосом, такими необычными непривычными словами: «Братцы, товарищи дорогие мои, не оставляйте меня!» Его тяжело ранило осколком мины, перебило крестец. Он не мог двигаться. В это время мимо проезжала повозка, и мы успели на нее положить его. Дальнейшая его судьба нам не известна. Даже не знаю, остался он жив или нет. У орудийного расчета другого орудия ранило двух человек.

Проскочив этот смертоносный кусок пути, наша упряжка остановилась у крутого подъема: колеса глубоко врезались в землю и лошади не могли вытащить пушку на хорошую дорогу. Впереди нас идущая пушка, преодолев препятствие, уехала и уже скрылась за горой. Командир взвода лейтенант Смирнов приказал поджаться влево, ближе к лесу, переждать, когда кончится обстрел. Мы — орудийный расчет — все расположились на траве около самой пушки. Дорога недалеко, по правую сторону от нас.

Обстрел закончился, но это как затишье перед бурей. По дороге справа санитар вез тяжело раненного, он громко страшно стонал. Санитар успокаивал его, говорил: «Вот скоро привезу тебя в госпиталь, перевяжут рану, и тебе станет легче».

Когда повозка поднялась в гору и оказалась на виду, на нас сразу же обрушился град мин. Мы были рядом; мины рвались справа и слева и позади очень близко от нас. Я лежал на траве у колеса пушки с левой стороны. Одна мина разорвалась недалеко от правого колеса, ее осколками распороло животы у трех лошадей, они беззвучно упали на землю, кишки из их животов вывалились на землю, в грязь. Лошадь, которая стояла вблизи разорвавшейся мины, ранило девятью маленькими осколками, она все время дрожала и, когда мы пришли на новое место; сдохла.

Санитар с раненым уехал за гору, повозки стало не видно. Обстрел прекратился. Лейтенант Смирнов приказал отстегнуть оставшихся трех лошадей, пушку оставить до вечера тут, а когда стемнеет привести шесть лошадей и вытащить орудие. Когда поднялись, встали на ноги, то увидели, что деревянный приклад винтовки Чудакова был расколот. Осколок мины попал в торец ложа, железку согнуло, а половину дерева ложа оторвало. Винтовки, моя и Чудакова, лежали между нами, а мы были бок о бок плотно прижаты друг к другу. Маленькая рваная воронка на траве была не более в трех метрах позади наших ног.

Боец из нашего расчета Федорец добровольно остался часовым у пушки до вечера. Мы с тремя лошадьми пошли по дороге в сторону Ораниенбаума. Прошли шесть деревень. На дороге и даже в противотанковом рву лежали разорванные тела погибших от немецкой бомбардировки.

От Советского Информбюро

25 сентября 1941 года

Еще одна гитлеровская ложь

Очередная порция лжи была преподнесена миру от имени верховного командования вооруженных сил Германии. Фашистское радио сообщило, будто бы германская армия разбила крупные силы трех советских армий, которые якобы потеряли 53 тысячи человек пленными, 320 танков, 695 орудий. Это сообщение германского командования от начала до конца является хвастливой брехней.

Немецкие солдаты, захваченные нами в плен на этом участке фронта, в один голос заявляют об огромных потерях немецких войск в этих боях. Как правило, показывают пленные немецкие солдаты, в ротах осталось 25–30 человек, а во многих ротах по 8–12 человек. По самым минимаылъным подсчетам, за время боев на этом участке фронта немцы потеряли убитыми, ранеными и пленными не менее 45–50 тысяч человек. Таковы факты, а факты упрямая вещь. Не имея действительных успехов, немецкое командование вынуждено эти успехи выдумывать.

Прошли деревню Бабино, переехали широкий и глубокий противотанковый ров и оказались на территории Ораниенбаумского плацдарма. Расположились в густом ельнике. Недалеко от противотанкового рва установили и замаскировали шестидюймовые пушки. Помощник командира дивизии по политчасти тов. Аверин собрал коммунистов и сказал, что отступать нам больше некуда, здесь стоять будем насмерть. Сказал, что, если мы отдадим врагу Ораниенбаум, то падет Кронштадт, а потом и Ленинград. На воротнике шинели у тов. Аверина были три «шпалы».

Вечером, когда стемнело, взяли шесть лошадей с постромками и пошли за оставшейся пушкой. Ночь была темная. В деревне Бабино, подожженной вражеским снарядом, горел один дом. Пошли за деревню, вышли в поле. Навстречу нам шел наш командир, спросил нас, куда мы идем. Когда мы ему объяснили, он сказал, что немцы уже заняли все шесть деревень. Вернулись обратно. Ночевали в лесу у шоссейной дороги, недалеко от Ораниенбаума. Ночь была морозная, спали под елью.

Оставшийся часовым у пушки Федорец прибежал к нам поздно ночью. Федорец был среднего возраста, небольшого роста, юркий, подвижный, легкий на ногу. Он стоял часовым у пушки с винтовкой со штыком до тех пор, пока не подошли к нему два наших командира и показали ему на приближающихся немецких солдат. Федорец вывернул орудийный замок (у старых пушек была червячная передача), отнес в сторону от пушки и зарыл его в кочках. Эта наша первая пушка осталась у немцев.