Арлен Блюм - От неолита до Главлита

Надо сказать, что характер изданий очень резко меняется по отношению к тому, что было раньше. Раньше нам давали литературу махрово-контрреволюционную. Возьмём таких писателей, как Замятин, Булгаков. Замятин даже ухитрился выпустить сказку, политический смысл которой таков: как бы большевики ни пытались построить новое общество, они построить его не смогут, потому что на крови, на костях нельзя ставить, потому что от разложившихся трупов в этом новом обществе идёт смрад и все бегут из него, зажавши носы. Такова была сказка, которую напечатали и против которой я печатно выступил в журнале «Под знаменем марксизма» [90] Речь, очевидно, идёт об аллегорической сказке Е. И. Замятина «Церковь Божия», опубликованной ещё в 1920 году в альманахе «Петербургский сборник». Сюжет её — убийство Иваном, возжелавшим построить «невиданную церковь», купца; однако верующие в ужасе покидают смердящий, построенный на крови храм. .

Затем тот же Замятин представил роман, изображающий социалистическое общество. Социалистическое общество — это конюшня, довольно тёмная, грязная, в которой много стойл и в каждом стойле находится свинья. И всё… и больше ничего нет. Вот, примерно, социалистическое общество [91] Лебедев-Полянский явно что-то путает: в романе «Мы», который он, скорее всего, пересказывает, никаких «свиней в конюшнях» (!) нет. .

А Булгаков представил роман ещё замечательнее. Какой-то профессор подхватил на улице собачонку, такую паршивенькую собачонку, никуда не годную, отогрел её, приласкал её, отошла собачонка. Тогда он привил ей человеческие железы. Собачонка выровнялась и постепенно стала походить на человека. Профессор решил приспособить этого человека в качестве слуги. И что же случилось? Во-первых, этот слуга стал пьянствовать и буянить, во-вторых, изнасиловал горничную, кажется. Потом стал уплотнять профессора, словом, безобразно себя вёл. Тогда профессор подумал: нет, этот слуга не годится мне, и вырезал у него человечьи железы, которые ему привил, и поставил собачьи. Стал задумываться: почему это произошло? Думал, думал и говорит: надо посмотреть, чьи же это железы я ему привил. Начал обследовать больницу, откуда он взял больного человека, и установил — «понятно, почему всё так вышло, — я ему привил железы рабочего с такой-то фабрики». Политический смысл тут, конечно, ясен без всяких толкований. Мы, конечно, не пропустили такой роман, но характерно, что была публика так настроена, что позволяла себе подавать такие романы. Я бы сказал, что сейчас таких романов не подают, но нечто в таком роде всё ещё бывает, а наши товарищи всё ещё печатают [92] «Собачье сердце» пытался напечатать в 1925 году руководитель издательства «Недра» Н. С. Ангарский, но безуспешно: цензура запретила публикацию. В мае 1926 года рукопись повести была конфискована ОГПУ во время обыска у писателя, затем, после отчаянного письма Булгакова, была ему возвращена. Открыто напечатана лишь шесть десятилетий спустя (Знамя. 1987. № 6), но «самиздатский» тираж повести достигал десятков, если не сотен тысяч экземпляров. Лебедев-Полянский, ёрничая и издеваясь, безбожно перевирает содержание повести, не без изрядной доли демагогии и подтасовки. «Донором» Шарика, как известно, был не «рабочий», а «Клим Григорьевич Чугункин. 25 лет. Холост. Беспартийный, сочувствующий. Судился три раза и оправдан: в первый раз благодаря недостатку улик, второй раз — происхождение спасло, в третий раз — условно каторга на 15 лет. Кражи. Профессия — игра на балалайке по трактирам». Но такой «анамнез» Полянского, конечно, не устраивал. .

В области художественной литературы хотя и нет таких махровых рассказов и романов, какие представляли Булгаков, Замятин и те, которые печатались в сменовеховской «России» [93] Сменовеховский журнал «Россия» выходил с 1922-го по 1925 год под редакцией И. Лежнёва, затем закрыт цензурой. , но нам надо быть пожёще с художественной литературой. Наша точка зрения должна быть тоньше, и если раньше мы смотрели в очки, то в дальнейшем, может быть, придётся смотреть с лупой, но эти вредные, враждебные нам элементы отыскивать.

Борьба становится сложнее, труднее, чем она была до сих пор, потому что здесь требуются более тонкие нюансы (так! — А. Б.). Конечно, когда говорят, что зло в человеке сидит от того, что у него привиты железы рабочего, а не какого-нибудь дворянина, то это теперь объяснять не нужно. (…)

Если бы мы издали Достоевского, Писемского, Лескова и т. д. и их только выпустили, — конечно, это было бы безобразие. Эти писатели никакой психологической установки и разрядки в настоящее время не дают. Нам нужны писатели, которые заставляют чувствовать жизнь, которые направляют на борьбу, на завоевание нового, а когда одновременно с Достоевским дают писателей 60-х годов, боровшихся за достижения жизни, это нам подходит, конечно. Из этого не следует делать вывода, что мы Достоевского печатать не можем. Как вы видите, здесь требуется особый подход. Нужно рассматривать не каждого писателя в отдельности, а нужно смотреть, как он выходит, в каком виде. Конечно, если бы вы вздумали выпустить «Бесы» в 500 000 экземплярах, в дешёвом издании, то мы бы протестовали, но если бы выпустили «Бесы» в количестве 5–6 тысяч, в академическом издании, мы бы не возражали. Теперь мы имеем возможность рассматривать план издательства, смотреть, как он составлен, есть ли там писатели, которые нам нужны, или такие, которые в данный момент не совсем подходящи [94] «Бесы» не могли появиться тогда и таким крошечным тиражом. В собрания сочинений писателя они стали включаться лишь в шестидесятые годы, поскольку рассматривались как «злостный поклёп на революционную демократию России». .

Когда мы подойдём к издательству, к издательскому плану, мы должны посмотреть с такой точки зрения: даёт ли издательский план литературу, нужную для текущего момента, или нет. Если нас бесконечно будут пичкать «Декамеронами», Сервантесом [95] Как мы видим, Полянский с маниакальным упорством возвращается к этим книгам, выпускавшимся тогда в отличных переводах издательством «Academia». , ещё кем-нибудь, а не будут давать классической литературы, которая нам нужна в нашей борьбе, тогда мы этот план потребуем изменить и скажем: мы понимаем, что классики, понятно, не отвечают и не могут отвечать на те запросы, которые у нас стоят. Но надо подыскивать таких, которые побочным образом воспитывали бы нас в нужном психологическом направлении, которые бы способствовали разрешению этой задачи.

Конечно, я не хочу сказать, что «Слово о полку Игореве», Грибоедова, Пушкина не нужно изучать, но нужно найти пропорцию. Потому что литературу мы изучаем не ради литературы, но смотрим на неё как на определённое идеологическое средство воспитания масс в целях осуществления развёрнутого наступления социализма по всему фронту.