Арлен Блюм - От неолита до Главлита

Вопрос, заданный начальником Главлита, решён был «положительно». В результате проведённой акции, растянувшейся на многие десятилетия, по причинам «персонального характера» изъятию подверглись десятки тысяч книг, в том числе и художественных. Абсолютным чемпионом в этой области был, конечно, Троцкий, что полностью соответствовало его статусу «врага № 1» в глазах Сталина и его окружения. Редкое произведение из эпохи Гражданской войны, художественное в том числе, вышедшее до ссылки Троцкого в 1927 году, обходилось без упоминания имени «председателя Реввоенсовета». За ним следовали Бухарин и Каменев: первый из-за того, что очень интересовался литературными вопросами и не раз выступал с «направляющими» статьями (например, по поводу «есенинщины»); второй, попавший в опалу в конце двадцатых годов, постоянно снабжал своими вступительными статьями книги издательства «Academia», председателем правления которого он был до ареста. По этой причине, в частности, погибло немало книг русских классиков.

Для «облегчения» работы и выявления особо опасных авторов Главлит в содружестве с органами госбезопасности трижды (в 1940, 1950 и 1960 годах) выпускал сверхсекретный «Список лиц, все книги которых подлежат изъятию из библиотек общественного пользования и книготорговой сети». Список 1950 года включал, например, свыше пятисот имён репрессированных авторов. Приблизительно десятую часть их составляли литераторы — с пометами в скобках после фамилии: «художественная литература» (иногда с расшифровкой «поэзия», «драматургия», «поэзия», «литературная критика»). Как рекомендовалось Отделом пропаганды и агитации, «вопрос о том, кому надлежит посылать список лиц, произведения которых изымаются, должен решить сам Главлит по согласовании с Министерством госбезопасноти» [133] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 319. Л. 161. В этом же деле хранится единственный известный нам печатный экземпляр списка. Каким-то чудом в архиве бывшего спецхрана библиотеки РАН сохранилась машинописная копия этого списка, в нарушение предписания, видимо, не сданная в спецчасть библиотеки. . В связи с этим даже спецхраны крупнейших библиотек получали его на короткое время; затем список подлежал уничтожению или передаче в «спецотделы для секретного делопроизводства», если таковые в библиотеке имеются. Вот только один из документов того времени: «Акт. Настоящий составлен директором ленинградского филиала Музея Ленина тов. Никитиным П. Е. и зав. Библиотекой тов. Лисовской Е. П. в том, что по распоряжению Ленобллита от 12 янв. 1961 г. уничтожен путём сожжения „Список лиц, все произведения которых подлежат изъятию“, как утративший силу. 31.01.1961 г.» [134] Архив Научно-информационного центра «Мемориал» (СПб.). .

Постоянная «смена караула» в чекистских и цензурных кругах, аресты вчерашних палачей и душителей печати — всё это порождало сумятицу, неразбериху. Вчерашние герои оказывались врагами, реже случалось наоборот, как, например, в пору так называемого «бериевского отката» в 1939 году и в гораздо большей степени в 1956 году, после разоблачения «культа личности», когда пришлось реабилитировать не только сотни авторов (во многих случаях посмертно), но и тысячи «неправильно задержанных книг». Некоторые из них не раз совершали путешествие в спецхраны и обратно.

Плохо приходилось авторам — однофамильцам арестованных «врагов», о чём свидетельствует, например, такой циркуляр начальника Главлита Садчикова, разосланный в конце 1938 года: «На поступившие запросы разъясняю, что в приказе № 681 (15) значится автор Голиков А. П. (военная тематика). Прошу не смешивать его с автором детской художественной литературы Голиковым А. П., он же Гайдар, у него имеются также книги для детей на военные темы». В 1940 году Главлит объявил выговор одному из начальников Рязанского обллита за «неправильное изъятие литературы», поскольку вместе с книгами репрессированного и погибшего в лагере прозаика Ивана Ивановича Катаева (1902–1939) он арестовал и книги вполне благоденствующего писателя — Катаева Валентина Петровича [135] См.: ГАРФ. Ф. 9425. Оп. 2. Д. 5. Л. 52; Д. 88. Л. 7. . Уже цитированному нами поэту Дону Аминадо принадлежит, между прочим, такой замечательный афоризм: « Есть люди хуже родственников. Это — однофамильцы».

«Маленькие недостатки большого механизма» приводили к тому, что имена некоторых репрессированных деятелей науки, культуры и искусства или вообще не попадали в упомянутые тотальные «Списки лиц…», или фигурировали в отдельных указателях Главлита только в качестве авторов конкретных произведений. Так, например, ни в «Списках лиц…», ни в сводных указателях арестованных изданий по непонятным причинам ни разу не встречаются имена и книги расстрелянного в августе 1921 года Николая Гумилёва и погибшего в лагере в 1938 году Осипа Мандельштама, тогда как в советское время каждый из них успел опубликовать по пять-шесть книг. О. Э. Мандельштам лишь однажды упомянут в «Сводном указателе…», вышедшем в 1951 году, да и то лишь как переводчик одного французского сочинения (За кулисами французской печати. М.; /I.: Госиздат, 1926), причём основанием запрета послужило, скорее всего, имя Карла Радека как автора вступительной статьи к этой книге. «Просмотрели» цензоры и книги Н. А. Клюева, не раз подвергавшегося арестам и ссылкам начиная с 1924 года и расстрелянного в 1937 году в Томске, в то время как сама «клюевщина» неизменно приводила к запрету многих произведений так называемых «новокрестьянских» поэтов, упомянутых выше. Поэмы же самого Клюева, по словам «старой» Литературной энциклопедии, представляли собой «совершенно откровенные антисоветские декларации озверелого кулака» [136] Литературная энциклопедия. Т. 5. М., 1931. С. 326. .

Такого рода «накладки» и «недоработки» встречаются довольно часто: число примеров можно умножить… Ещё М. Е. Салтыков-Щедрин заметил как-то, что «русская литература возникла по недосмотру начальства». И хотя в советское время литература скорее могла существовать по его, начальства, предписанию, всё-таки благодаря и «недосмотру», и известной российской безалаберности ряд произведений, «сомнительных» с точки зрения идеологов, оставался в читательском обиходе.

Если инкриминируемые «персональные» данные могут быть выявлены более или менее легко при просмотре текста, то в случае отсутствия самого цензурного документа «содержательные» мотивы запрета установить довольно сложно. Многое диктовалось требованиями «текущего момента», очередным постановлением ЦК по идеологическим вопросам, последней передовицей «Правды» и, конечно, вытекавшими из них специальными цензурными циркулярами, рассылавшимися Главлитом на места. Многое зависело также от изменения внешнеполитической и международной ситуации, когда вчерашние дружественные страны и режимы объявлялись враждебными и наоборот: опять-таки ситуация, описанная в романе Джорджа Оруэлла.