Арлен Блюм - От неолита до Главлита

Между писателем («Смотрите, какой я умный и смелый!») и читателем («А я тоже не дурак!») заключалась своего рода негласная конвенция, предполагающая возможность их творческого соучастия. Разгадка тайнописи, поиск подтекста, аллюзий, аналогий — одно из самых любимых развлечений советского интеллигента, льстящее его самолюбию. В лексике советских цензоров всё это получило название «неконтролируемых ассоциаций»…

В практической своей работе цензоры руководствовались списками запрещённых имён, постоянно пополняемыми и время от времени присылаемыми в Главлит родственной организацией — 5-м (идеологическим) управлением КГБ СССР. Однако «маленькие недостатки большого механизма», столь свойственные громоздкой машине подавления мысли, приводили нередко к сбоям, информация поступала с большим опозданием и неполно. Да и сам этот список достиг к восьмидесятым годам таких катастрофических размеров, что цензоры стали всё хуже и хуже справляться со своей работой. Колоритный пример — публикация в журнале «Техника — молодёжи» в 1984-м, «оруэлловском», году романа известного английского фантаста Артура Кларка «2010: Одиссея-2» (продолжение его романа «2001: Космическая одиссея», экранизированного Стэнли Кубриком). Роман был посвящён не только космонавту Леонову (это можно!), но и академику Сахарову, отбывавшему в это время ссылку в Горьком: его имя редакции пришлось убрать. Хуже всего (для редакции, конечно) было то, что писатель всем членам экипажа советского космического корабля присвоил имена известных правозащитников, находившихся тогда в политических лагерях: Юрия Орлова, Ивана Ковалёва, Леонида Терновского, Миколы Руденко, Анатолия Марченко и священника Глеба Якунина (они названы только по фамилиям), хорошо известных западной общественности, требовавшей их освобождения. Самое примечательное, что роман спокойно прошёл главлитовскую цензуру, не увидевшую в нём никакого подвоха. Лишь после выхода второй его части разразился скандал; тираж второго номера был конфискован, публикация романа прекращена, Василий Захарченко, известный историк и популяризатор науки, отдавший несколько десятков лет жизни журналу, уволен с должности главного редактора, многим объявлены строгие выговоры. Не был принят во внимание тот факт, что запрещённые имена не были известны не только членам редколлегии, но и самим цензорам. ЦК ВЛКСМ, которому подчинялся журнал, выпустил специальное постановление «Об ошибочной публикации в журнале „Техника — молодёжи [174] См. подробнее об этой истории подборку материалов в журнале «Техника — молодёжи» (1995. № 5. С. 58–62), а также статью «Одиссея после „Одиссеи“» (Комсомольская правда. 1990.7 февраля). “», в котором потребовал «усилить бдительность» и т. п. Это постановление отменено было в 1991 году как «необоснованное, принятое в условиях административного давления на печать». Журнал вернулся к публикации этого романа Артура Кларка только в 1995 году. Заметим попутно, что и первая книга романа, изданная в СССР издательством «Мир» в 1970 году («Космическая одиссея 2001 года. Сборник научно-фантастических произведений»), не избежала «цензуры через перевод» — операции, в нарушение всех международных норм часто производившейся над текстом. Видимо, идея превращения главного героя — астронавта Дэвида Боумена — в космическое человекобожество не соответствовала материалистической идеологии. По поручению издательства Иван Ефремов, автор послесловия к роману, вынужденнный как-то объясниться с читателем, весьма оригинально сообщил от отсечении финальных глав в русском переводе как «не согласующихся с собственным, вполне научным мировоззрением Кларка» (!). Точно по Ильфу: «У меня есть мнение, но я с ним не согласен…»

Тот же Ильф ехидно заметил, что « классовое происхождение заменяет знание иностранных языков».В согласии с этой максимой к цензурной работе допускались преимущественно сотрудники, проверенные в политическом и идеологическом отношениях; их интеллектуальный уровень интересовал партийное начальство в последнюю очередь.

Неосведомлённостью цензоров нередко и пользовались «злонамеренные» авторы. Чрезвычайно остроумна, например, уловка, применённая видным специалистом по математической логике Юрием Гастевым, сыном расстрелянного в 1938 году поэта А. К. Гастева. Сам учёный в студенческие свои годы, в конце сороковых, подвергся аресту, и только смерть Сталина освободила его из лагеря. Вот этот факт он и решил обыграть в своей сугубо специальной книге «Гомоморфизмы и модели. Логико-алгебраические аспекты моделирования» (М.: Наука, 1975), изданной под солидным грифом Академии наук СССР. В предисловии, как водится, он сердечно благодарит тех, кому обязан «гипотетическими достоинствами книги», в том числе абсолютно запрещённого в СССР видного матлогика, поэта и правозащитника А. С. Есенина-Вольпина, к тому времени уже вытолкнутого из СССР и жившего в Америке. Если труды Есенина-Вольпина всё-таки имели отношение к предмету научных занятий Гастева, то совершенно абсурдистски выглядит помещение в ряду имен видных специалистов по «проблемам математического моделирования» У. Стокса и Дж. Чейна. Этого Гастеву показалось мало: в обширной библиографии, помещённой в конце книги, не только снова упомянуты работы Есенина-Вольпина, но и указана под № 55 такая, явно мистифицированная, запись: /. Cheyne and W. Stokes. The breath of the death marks the rebith of spirit. — «Mind», March 1953. На самом же деле под названными Гастевым именами скрывались врачи, жившие и работавшие в конце восемнадцатого — первой половине девятнадцатого века: Джон Чейн, шотландский врач, открывший специфический тип прерывистого дыхания при агонии, и Уильям Стокс, ирландский врач, продолживший изучение этого явления. Гастев обыгрывает «Чейн-Стоксово дыхание», которое сопровождало агонию Сталина, о чём постоянно сообщалось в бюллетенях о его болезни, регулярно печатавшихся в газетах в начале марта 1953 года. По Гастеву получалось, что врачи опубликовали статью об этом феномене под названием «Дыхание смерти знаменует возрождение духа» в марте 1953 года, в лондонском журнале «Mind» («Разум» или «Дух»), посвящённом вопросам психологии и философии. Поэтому учёный и благодарен «Чейн-Сток-сову дыханию»: если бы не оно, ему пришлось бы ещё долгое время гнить в лагере. Этот, говоря набоковскими и пушкинскими словами, «щелчок цензуре» доставил, вероятно, немало весёлых минут друзьям и единомышленникам автора [175] Об этом и других анекдотических случаях обмана цензуры рассказывает Владимир Войнович в очерке «Главный цензор», вошедшем в его книгу «Антисоветский Советский Союз». См.: Войнович В. Н. Малое собрание сочинений. В 5 т. Т. 4. М.: Фабула, 1994. С. 159–165. Об истории с Гастевым говорится также и в «Пожилых записках» Игоря Губермана (Екатеринбург, 2002. С. 145–149). .