Арлен Блюм - От неолита до Главлита

Число способов давления на печать можно увеличить во много раз. Не названы, например, внутриредакционный контроль и самоцензура, которые порой играют ещё более существенную роль, чем указанные выше.

Особый сюжет — охрана так называемых «гостайн». Современная Россия, объявившая себя «правопреемницей» ушедшего режима, взявшая на себя долги и прочие обязательства Советского Союза, вместе с этим унаследовала, к сожалению, одну из самых печальных традиций — традицию умалчивания, дозирования информации, сокрытия истинного положения вещей. Особенно эта дурная традиция, как мы уже упоминали, чувствуется при освещении экологической тематики.

С 1995 года тенденция засекречивания проявляется всё более явно и последовательно. Ряд законов и «подзаконных» актов противоречат при этом и Конституции, и закону «О средствах информации». К ним относятся в числе прочих закон «О государственной тайне» и президентский указ Ельцина «О перечне информации, относящейся к государственной тайне». Новая «Доктрина информационной безопасности», после длительного обсуждения одобренная Советом Безопасности в 2000 году, также направлена на то, чтобы усилить государственный контроль и замедлить становление и формирование независимого гражданского общества в России [197] См.: Абрашкин С., Николаев К. Всё явное становится тайным. Реализация указа о гостайне может нанести ущерб безопасности России // Коммерсант. 1998. 28 янв.; Рихтер А., Кравченко Ф. Никто, кроме цензуры, не знает, что является гос-тайной. Но за её разглашение газету могут закрыть // Журналист. 1998. № 1. С. 50–51. .

Далее, у власти есть способы создания кажущейся свободы слова и печати, её имитации. Она может милостиво разрешить некоторым бумажным средствам информации полную свободу самовыражения и даже острую критику в свой адрес, тем особенно, которые адресованы узкому кругу интеллигенции. Например, так называемым «толстым» литературным журналам. Однако, как мы знаем, они сейчас дышат на ладан: тиражи их снизились с сотен тысяч экземпляров до 4–5 тысяч. Власти они всё же необходимы: во-первых, для утехи интеллектуалов, но что ещё более важно — для демонстрирования своей толерантности перед западной общественностью, которая чрезвычайно болезненно реагирует на все случаи преследования печати. Но эти прагматические (точнее, циничные) игры тотчас же заканчиваются, когда речь заходит о таких средствах информации (телевидении преимущественно), которые действительно оказывают влияние если не на общественное мнение, то хотя бы на сиюминутные настроения толпы, которая теперь стала называться изящным словом «электорат». Власть прекрасно поняла, что тот, кто владеет телевидением, владеет человеческой глупостью. Поэтому к телевещанию она относится особенно ревниво, ликвидируя, как только представляется малейшая возможность, оппозиционные каналы. Мы помним, как было уничтожено старое НТВ, появившийся на его основе ТВС и другие. «Административная грация», если вспомнить Н. С. Лескова, проявляется в данном случае в том, что власть отмежёвывается от таких акций, объясняя публике, что всё это не более чем «спор хозяйствующих субъектов», вызванных новыми «рыночными отношениями».

Отмечу ещё одну особенность. Режим и отдельные его представители спокойно терпят острую критику в свой адрес, вплоть до прямых разоблачений. Всё это не производит на них ровным счётом никакого впечатления. Ещё Герцен в середине девятнадцатого века проницательно заметил: «Недостаточно свободы слова: нужна ещё свобода слуха».Вот последнее-то почти полностью отсутствует. Тотальная глухота, как власти, так, увы, и подданных, сводит на нет все критические выступления.

И всё же говорить о возрождении цензуры рано, поскольку это слово трактуется так расширительно и неточно, что теряет смысл. В строгом смысле слова цензура — это систематический, целенаправленный и всеобъемлющий контроль, устанавливаемый государством (в странах со светским режимом) или официальной церковью (в теократических государствах) над деятельностью средств информации посредством мер более или менее насильственного характера. Непременным условием существования цензуры является особая система административных учреждений (цензурных комитетов, управлений и т. п.), необходимая для исполнения указанного выше предназначения. Другими словами, о цензуре в точном смысле слова можно говорить лишь тогда, когда существует, как говаривали в советские времена, контора. По второму закону Питера, она сама рождает себе работу, оправдывая необходимость своего существования и всё большего расширения.

Административные структуры, созданные на определённое время и для конкретных целей, имеют мистическую способность к самосохранению. — Остальные значения самого слова «цензура» носят условный, метафорический характер. За неимением особого термина, обозначающего все оттенки последовательного стеснения слова, можно говорить о более или менее жёстком регулировании и давлении на СМИ со стороны различных структур, о манипулировании ими.

Любые пророчества и прогнозы в нашей стране, я думаю, бессмысленны. Ясно одно: эти ампутированные органы способны к регенерации, как у некоторых видов рептилий, отбрасывающих в минуту опасности свой хвост. Разумеется, всё зависит от изменения социально-политической ситуации. При худшем варианте первое, что сделает, придя к власти, сторонник авторитарного или какого-либо другого жёсткого режима, — восстановит в том или ином обличье цензурный контроль над средствами массовой информации.

Боюсь, что будущий историк российской цензуры, заинтересовавшийся постсоветским периодом, найдёт немало материала для исследования. Вспомним поэта Николая Глазкова, которому, кстати, приписывается создание слова «самиздат» (он ещё в сороковые годы облекал свои непубликуемые сочинения в особые рукописные книжки и писал на обложке: «Самсебяиздат»):

Двадцать первый век, судя по его началу, к сожалению, будет не менее «интересен для историка»… Один остроумный человек как-то заметил: «Я понимаю, конечно, что развитие идёт по спирали, но кто сказал, что следующий виток будет обязательно сверху?» Этот парадокс имеет, увы, прямое отношение к нашему прошлому и, быть может, ещё большее — к настоящему и будущему.

Неужели мы действительно обречены с фатальной неизбежностью ходить по замкнутому кругу, неужели дурная бесконечность российской истории совершенно непреодолима и «благонамеренные и грустные анекдоты» о российской цензуре (и не только о ней) будут возникать вновь и вновь?