Сергей Павлюченков - Военный коммунизм в России: власть и массы

Из белогвардейцев в Крыму остались по большей части те, кто не чувствовал за собой вины перед Советами. Тотчас по занятии Крыма была объявлена регистрация всех военных, служивших в армии Врангеля. К этой регистрации население отнеслось без особого страха, так как оно рассчитывало, во-первых, на заявление Реввоенсовета 4-й армии о том, что офицерам, добровольно остающимся в Крыму, не грозят никакие репрессии, и, во-вторых, на предложение, опубликованное Крымревкомом первого состава, спокойно оставаться на месте всем рядовым офицерам, не принимавшим активного участия в борьбе против Советской власти, гарантирующее им неприкосновенность.

При регистрации, которая проходила с 15 по 20 ноября, все бывшие офицеры были задержаны и разделены на две части. Первая: больные, инвалиды, старше 50 лет, а также все местные жители, имеющие семьи, — они были размещены по госпиталям и семьям. Во вторую вошли все остальные офицеры — эти были отправлены по железной дороге в северные концлагеря. Причем отправка происходила на самых гуманных условиях, раздетым выдавалось оказавшееся на складах старое военное обмундирование. Оставшимся была объявлена амнистия, «которая была встречена не только офицерами и населением города, но и рабочими с чувством глубокого удовлетворения и светлой радости», — писал очевидец из Феодосии [493].

В «Известиях феодосийского военного ревкома» от 25 ноября появилось прочувствованное обращение амнистированных к советским властям, которое начиналось словами: «Дорогие товарищи! Мы, бывшие офицеры и чиновники армии Врангеля, получив извещение о дарованном нам помиловании, не находим слов для выражения чувств восхищения и благодарности человеколюбивому к нам отношению представителей власти и Советской Армии…» Заканчивалось обращение так:

«Движение нашего сердца подсказывает нам, что отныне все силы, вся наша жизнь будут направлены на счастье Российской Рабоче-Крестьянской Республики. Да здравствует Республика! Да здравствуют доблестные вожди Советской России и Красной Республиканской Армии!» [494].

Так было в течение тех нескольких дней, когда крымчане были предоставлены самим себе, однако с севера уже надвинулись тучи. С прибытием назначенцев из Москвы обстановка резко изменилась. С середины двадцатых чисел ноября в Крыму начался красный террор. Казалось, ничто не предвещало его, и он явился совершенно неожиданным не только для офицеров и населения, но и для партийных и советских органов.

Через 2–3 дня после окончания первой регистрации была назначена новая, которая проводилась Особой комиссией 6-й армии и Крыма по регистрации. Регистрации теперь подлежали уже не только военные, но также буржуазия, священники, юристы и прочий тому подобный элемент. Все военные, только что амнистированные, вновь были обязаны явиться на регистрацию, которая продолжалась несколько дней. Не явившиеся были арестованы, и затем сразу же после регистрации начались массовые расстрелы.

Операция по красному террору в Крыму вошла в историю России как беспрецедентная акция, которая по размаху и числу казненных в сравнительно короткий промежуток времени не имела аналогов в прошлой истории России; кажется, не дал их впоследствии и период сталинского террора.

Расстрел такого количества людей в кратчайшие сроки был задачей не из легких даже для опытного в этих делах отлаженного репрессивного аппарата ЧК. Организация казней осуществлялась со значительными дефектами. Как правило, приговоренные выводились большими группами за город и расстреливались беспорядочно, гуртом. Один эпизод расстрелов описывается в обращении одного видного феодосийского коммуниста в ЦК РКП(б). В Феодосии на расстрел была выведена очередная партия в 29 человек, больных и инвалидов, накануне положенных в госпиталь. «Расстрел был обставлен невероятно жестокими условиями: предназначенные к расстрелу предварительно раздевались почти донага и в таком виде отправлялись на место расстрела. Здесь, видимо, стрельба производилась прямо в толпу. Окраины города огласились воплями и стонами раненых. Кроме того, вследствие, может быть, стрельбы в густую толпу, многие из расстреливаемых оказывались неубитыми, а лишь легко раненными» [495]. Оставшиеся в живых по окончании стрельбы разбегались, расползались по окрестностям, и их появление в деревнях и на окраинах городов в голом виде и почти в сумасшедшем состоянии производило неизгладимое впечатление га население. Их прятали, кормили и направляли либо в горы, либо скрывали в госпиталях. Когда же эти факты стали известны чекистам, то начались аресты и расстрелы укрывателей, пошла цепная реакция массовых расстрелов не только офицеров, буржуазии, чиновничества, но и простых обывателей, крестьян и даже рабочих. Трясина террора просто засосала те карательные органы, которые его проводили. В результате, имея целью добить остатки контрреволюции и уничтожить классово чуждый элемент, советские карательные органы с силой ударили по всему населению Крыма.

Социальный состав попавших под репрессивный молот ЧК оказался крайне пестрым, здесь были все слои населения. Как свидетельствует Мельгунов, в Севастополе расстреляли около 500 портовых рабочих за то, что содействовали погрузке Врангеля на корабли [496]. Были арестованы и расстреляны некоторые зеленые, в свое время помогавшие коммунистам-подпольщикам. Сделали было попытку расправиться и с махновцами, штурмовавшими вместе с большевиками Сиваш, но те лихо выскочили из крымской бутылки, с боем прорвав окружение. Репрессии затронули и сам партийно-советский аппарат. Землячка проводила постоянные чистки кадров и без колебаний отправила многих работников в особые отделы и ЧК.

Учитывая то обстоятельство, что при первой регистрации белых офицеров были оставлены и амнистированы местные жители, то, естественно, в Крыму у них имелись и семьи, и родственники. Как докладывал по горячим следам наркомнацу Сталину и ЦК РКП(б) приезжавший в Крым в марте — апреле 1921 года Султан-Галиев:

«Самое скверное, что было в этом терроре, так это то, что среди расстрелянных попало очень много рабочих элементов и лиц, оставшихся от Врангеля с искренним и твердым решением честно служить Советской власти. Особенно большую неразборчивость в этом отношении проявили чрезвычайные органы на местах. Почти нет семейства, где бы кто-нибудь не пострадал от этих расстрелов: у того расстрелян отец, у этого брат, у третьего сын и т. д.» [497].

Землячка писала в Оргбюро ЦК, что у крымских партийных и советских работников сохранилась связь с буржуазными слоями и «от красного террора у них зрачки расширяются и были случаи, когда на заседаниях Ревкома или Областкома вносились предложения об освобождении того или иного крупного зверя только потому, что он кому-то из них помог деньгами, ночлегом» [498].