Крэйг Калхун - Национализм

Trevor-Roper, Hugh (1983) «The invention of tradition: The highland tradition of Scotland», in E. Hobsbawm and T. Ranger (eds) The Invention of Tradition . Cambridge: Cambridge University Press, pp. 15–42.

Ullmann, Walter (1977) Political Theories of the Middle Ages . Harmondsworth: Penguin.

van der Veer, Peter (1994) Religious Nationalism: Hindus and Muslims in India . Berkeley: University of California Press.

Wa llerstein, Immanuel (1974 –19 8 8) The Modern World System , Vols 1–3. La Jolla: Academic Press.

Walzer, Michael (1983) Spheres of Justice . New York: Free Press.

Walzer, Michael (1992) Just and Unjust Wa r s , 2nd edn. New York: Basic Books.

Warnke, Georgia (1987) Gadamer: Hermeneutics, Tradition and Reason . Stanford, CA: Stanford University Press.

Watkins, Susan Cott (1992) Provinces into Nations: Demographic Diversity in Europe, 1880–1960 . Princeton: Princeton University Press.

Weber, Eugen (1976) Peasants into Frenchmen . Stanford: Stanford University Press.

Weber, Marianne (1988) Max Weber: An Intellectual Biography . New Brunswick: Transaction.

Weber, Max (1976) Economy and Society . Berkeley: University of California Press.

Weintraub. Jeff (1997) «Introduction», in Jeff Weintraub and Krishan Kumar (eds) Public and Private in Thought and Practice . Chicago: University of Chicago Press.

White, Harrison (1992) Identity and Control . Princeton: Princeton University Press.

Zacek, Joseph F. (1969) «Nationalism in Czechoslovakia», in Peter F. Sugar and Ivo J. Lederer (eds) Nationalism in Eastern Europe . Seattle: University of Washington Press.

Zaret, David (1996) «Petitions and the „Invention“ of public opinion in the English revolution», American Journal of Sociology , 101, 6: 1497–1555.

Когда в 1993 году американский историк Джон Холл впервые заявил о невозможности построения «одной, универсальной теории национализма», он так и не пояснил, почему ко всему множеству несхожих феноменов по-прежнему должен был применяться один и тот же термин, пусть и во множественном числе («национализмы»), и как в этом случае можно было избежать опасности впасть в «крайний партикуляризм» ( Hall 1993: 1) [89]. В этом же году была опубликована первая работа Крэйга Калхуна о национализме — его знаменитая статья «Национализм и этничность» ( Calhoun 1993), в которой он, опираясь на работы других исследователей, пытался прояснить отношения между этими феноменами. Но Калхун не просто обобщил в ней существовавшие на тот момент теоретические подходы, но и предложил новый концептуальный инструментарий для изучения национализма и ответил на вопрос о том, что связывало между собой отдельные «проявления» национализма.

Отказавшись от поиска сходств в содержании различных национализмов, Калхун сосредоточил внимание на форме и показал, что во всех этих случаях национализмы объединялись общим «дискурсом» или «дискурсивной формацией». Конечно, Калхун не был первым, кто заговорил о национализме как о дискурсивном явлении. В 1996 году Джеффри Или и Рональд Суни, ретроспективно оценивая исследования национализма предшествующих двух десятилетий, отмечали серьезный аналитический переход от изучения «материальных и структурных условий к области дискурса и порождения значения» ( Eley, Suny 1996: 6), по сути, утверждая, что исследователи занимались практическим изучением националистического дискурса avant la lettre . Первой же попыткой теоретического обоснования возможности понимания национализма как особого дискурса стала статья Тимоти Бреннана «Национальная жажда формы», в которой говорилось о том, что «„нация“ представляет собой именно то, что Фуко называл „дискурсивной формацией“ — не просто аллегорию или художественный образ, а порождающую политическую структуру» ( Brennan 1990: 46–47) [90]. Но ни сама категория «дискурсивной формации», ни ее содержание не получили у него сколько-нибудь подробного рассмотрения.

В отличие от Бреннана (и независимо от него), Калхун обратился к последовательному описанию «дискурсивной формации» национализма. Поскольку объединяющим принципом всякой «дискурсивной формации» служит не общий референт, тема, стиль высказываний или повторяемость одних и тех же понятий, а «регулярность в рассеивании», Калхун сделал своей отправной точкой витгенштейнианское понятие «семейных сходств» [91]. Это позволило ему обойтись без жестких определений национализма и нации, избежав при этом «филологического» ( Calhoun 1995b: 419) изучения происхождения самих этих терминов, которое способно создать ощущение исторической преемственности между различными и даже противоположными дискурсами, как это часто бывало у ранних историков национализма, находивших его проявления на всем протяжении человеческой истории, начиная с Древней Греции и Рима.

Благодаря использованию этого подхода Калхуну также удалось преодолеть редукционизм политической теории и истории идей, предполагавший выделение взаимоисключающих идеальных типов «этнического» и «гражданского» национализма, характерных для различных национальных историй (например, Франции и Германии). Так, если раньше под «этническим» национализмом понимались притязания дополитической «этнической» общности на национальный суверенитет, а под «гражданским» — продукт чистой политики и коллективной воли, то теперь они стали рассматриваться как две «симбиотические» дискурсивно-политические логики, постоянно взаимодействующие и пересекающиеся между собой в каждой национальной истории ( Calhoun 1998: 20–21; 2002c: 878; 2005: XXXIV, LX).

Но, принимая понятия «дискурсивной формации» и «дискурса» в том виде, в каком они использовались самим Фуко, Калхун унаследовал от него и все проблемы, связанные с разграничением дискурсивной и внедискурсивной областей и отношениями между ними. Так, с одной стороны, Фуко пытался выделить целостности, осуществлявшие производство значения, показав, что значение само по себе предполагает наличие условий производства, несводимых к нему самому. Такие целостности и составляли дискурс — «практику, которая систематически формирует объекты, о которых они (дискурсы) говорят» ( Фуко 1996: 50). Но, с другой стороны, Фуко выстраивал своеобразную топологию отношений между дискурсивным и внедискурсивным, отдавая приоритет именно внедискурсивному, которое становилось у него основой дискурсивного. И он открыто отвергал смешение « вторичных , или рефлексивных, отношений, которые мы могли бы назвать собственно дискурсивными», с тем, что он называл «первичными отношениями», которые существовали «независимо от любого дискурса и любого объекта дискурса» и могли быть описаны в виде отношений «между институтами, технологиями, социальными формами и проч.» ( Фуко 1996: 46). В результате, неизбежно возникала проблема согласования формации правил, свойственных дискурсу, с существованием внешних по отношению к ним причинных логик и процессов, которая у Фуко так и осталась нерешенной.

Этим обусловлена определенная двусмысленность, присутствующая в описании дискурсивной формации национализма у Калхуна. С одной стороны, он отрицает возможность сведения национализма к множеству внешних — экономических, политических, социальных — причин («первичные отношения») и настаивает на наличии у него своей «внутренней логики и ряда противоречий, которые сами по себе создают еще больше дискурса» ( Calhoun 1995b: 399). С другой стороны, проводя в своей книге границу между национализмом как «дискурсом» (риторика), национализмом как «проектом» (политика) и национализмом как «способом оценки» (идеология превосходства), он связывает дискурс исключительно с лингвистическими практиками националистов (речь и письмо), ничего не говоря о дискурсивном характере самих политики и идеологии и не показывая, каким образом соотносятся между собой дискурс и внедискурсивное.