Кеннет Роуз - Король Георг V

«Однако, принимая во внимание возраст сэра Фредерика (47 лет) и то, что он пробыл в должности атторней-генерала всего три или четыре года, Его Величество опасается, что такое назначение станет сюрпризом для юристов. Король знает, что его карьера как в суде, так и в парламенте была весьма успешной, но Его Величество не уверен, что сэр Фредерик создал себе такую репутацию, чтобы страна приветствовала его на втором по значению посту, который может занять подданный короны. Его Величеству остается только надеяться, что его опасения окажутся напрасными».

Ллойд Джордж, однако, напомнил что многие достойные лорд-канцлеры впервые заняли эту должность в возрасте от тридцати до сорока лет. Король уступил, и «Ф.Е.», как звали Смита в мире политики, уже как лорд Биркенхед занял свое место на мешке с шерстью. [95] Точнее, это набитая шерстью подушка, на которой сидит лорд-канцлер — председатель палаты лордов. На самом деле и у Стамфордхэма, и у премьер-министра оказалось что-то не в порядке со счетом. Смиту было не сорок семь лет, а сорок шесть; и лишь печально известный судья Джеффрис, назначенный в 1685 г. лорд-канцлером в возрасте тридцати семи лет, был более младшим предшественником Смита.

На своем посту Биркенхед оказался более чем уместен. И как спикер палаты лордов, и как глава судебного ведомства он являлся воплощением мудрости, компетентности и энергии в сочетании с величественной манерой поведения. К правосудию он относился со всей серьезностью и, заседая в апелляционном суде, гордился тем, что ни один репортер в судебном отчете ни разу не упомянул о «смехе в зале». Однако, освобождаясь от государственных дел, он давал волю своей жизнерадостности. Королевский библиотекарь Оуэн Моршед любил вспоминать один вечер в Сандрингеме, когда король знаком предложил Биркенхеду сесть по одну сторону от него, а лорду Хейлшему — по другую. «Я хотел, чтобы это никогда не кончилось, — писал он, — и уже начал думать, что это действительно никогда не кончится». Другой, уже менее благопристойный эпизод произошел в Каузе, на борту королевской яхты «Виктория и Альберт», когда Биркенхед, неплохо угостившись, дымил огромной сигарой прямо в лицо королеве, пока один из придворных находчиво не пригласил его подняться на палубу, чтобы посмотреть на звезды. Однако такое времяпрепровождение скоро ему наскучило, и тогда Биркенхед снова спустился вниз, зашел в каюту одной из леди и произнес: «Привет, моя птичка! Какое у тебя хорошенькое гнездышко!»

Ежели на него находило дурное настроение, доставалось даже суверену. Так, например, произошло, когда король, взбешенный помещенной в газете фотографией Биркенхеда, где тот был снят на Даунинг-стрит, 10, в старом сером костюме и шляпе с отвисшими полями, поручил Стамфордхэму попенять ему за такой неформальный вид. На это обвиняемый ответил:

«Я почти всегда ношу шелковую шляпу, хотя многие мои коллеги, не получающие никаких выговоров, этого никогда не делают. В то утро я приехал из деревни, где у меня не было шелковой шляпы. Поскольку мой поезд вовремя не прибыл, я не смог заехать домой перед конференцией. Думаю, не следует полагать, что мне следовало опоздать на конференцию ради того, чтобы исправить дефекты своего обмундирования.

Таким образом, мой промах заключается лишь в том, что я забыл захватить с собой шелковую шляпу, когда три дня назад уезжал из Лондона.

Раз уж данное обстоятельство вызвало недовольство короля, я сожалею об этом, тем более что из уважения к его вкусам часто надеваю шляпу такого фасона, который имею несчастье ненавидеть. Будем надеяться, что в будущем я смогу избежать подобных упущений.

И наконец, замечу, что даже в те времена, когда формальности соблюдались более строго, о достоинствах лорд-канцлера никогда не судили по его головному убору».

«Нахожу это письмо очень грубым», — написал король и поручил Стамфордхэму наладить отношения.

Аналогичный обмен репликами имел место несколько лет спустя, когда Стамфордхэм заявил, что Биркенхед должен спрашивать у короля разрешение на поездку за границу: «Его Величество обратил внимание на то, что в последнее время его министры покидают страну без соответствующего разрешения. На сей счет существует старая добрая традиция, которая, как надеется король, будет соблюдаться. Конечно, Е.В. не ожидает, что министры будут спрашивать у него разрешения поехать на несколько дней в Париж…»

Вместо того чтобы пойти королю навстречу, Биркенхед забросал Стамфордхэма сообщениями о конституционных прецедентах, позволяющих приезжать и уезжать, когда ему вздумается, а в заключение язвительно добавил: «Заверьте короля в моем глубоком уважении; если он пожелает, чтобы я советовался с ним по поводу моих кратковременных отлучек (после семи месяцев непрерывной и напряженной работы), то я, конечно, сочту своим долгом доставить удовольствие Его Величеству».

На флоте и во время охоты король не раз встречал таких чрезвычайно общительных людей, и его периодические стычки с Биркенхедом, деловые качества которого он вскоре оценил, не оставляла у него неприятного осадка. Гораздо больше беспокойства доставлял ему премьер-министр, причем скорее по недомыслию и невнимательности, нежели сознательно имея намерения быть невежливым. Например, он знал, как был недоволен король, когда ему навязали лорда Бивербрука в качестве канцлера герцогства Ланкастерского — министра, который отчасти отвечает за состояние личных финансов короля. И тем не менее уже после войны Ллойд Джордж вновь повторил свою ошибку, назначив на этот пост сэра Уильяма Сазерленда. Стамфордхэм передал ему формальное согласие короля, однако добавил, что «Его Величество считает его вряд ли пригодным для данной должности». Об этом человеке мало кто положительно отзывался. «Моим попутчиком в машине оказался отвратительный тип по фамилии Сазерленд, — писал во время войны Ханки, — что-то вроде политического паразита на теле Л. Дж.». Он был известен тем, что по заданию своего хозяина организовывал нужные публикации в прессе и, как поговаривали, «торговал в клубах титулами баронетов». Как король, так и его герцогство не заслуживали столь скомпрометированного человека в должности канцлера.

Даже в Букингемском дворце король иногда знал о правительственных делах не больше, чем любой читатель газет; в Балморале он чувствовал себя «изолированным, почти отрезанным от официальных источников». Отчасти в этом был виноват он сам. Возобновив в 1919 г. свои традиционные отпуска в Шотландии, он на первых порах избавился от дежурного министра — официально на том основании, что король, дескать, желает освободить и без того чрезмерно занятых членов кабинета от дополнительной нагрузки. Также вполне возможно, что он, не доверяя Ллойд Джорджу, хотел исключить возможность того, чтобы кто-то из министров легко вписался в его семейный круг. В отсутствие этого традиционного звена, до тех пор связывавшего Балморал и Уайтхолл, обязанность информировать короля о текущих делах предстояло выполнять аппарату премьер-министра, который с ней не справился. Однажды летом личный секретарь Бонара Лоу, отправившись с женой в горы Шотландии, позвонил по телефону в Балморал, чтобы узнать, нет ли каких известий о ходе забастовки железнодорожников, уже несколько дней полностью парализовавшей страну. «Ни единого слова, — ответил ему Стамфордхэм. — От имени короля я посылаю телеграмму за телеграммой и ни разу не получил ответа».