Кеннет Роуз - Король Георг V

Такое же неподдельное восхищение король демонстрировал и в отношении простых людей — одетых в солдатскую форму обычных граждан; с особым благоговением он относился к тем, кто пострадал на войне. Вскоре после прекращения огня он устроил в Гайд-парке смотр, в котором приняли участие более 30 тыс. инвалидов — солдат и матросов. Преисполнившись энтузиазма, они прорвали оцепление и едва не стащили короля с лошади. Позднее каждый из них получил экземпляр его речи. «Я рад встретиться с Вами сегодня, — так начиналось его выступление, — и взглянуть в лица тех, кто ради защиты Родины и Империи был готов пожертвовать всем и действительно потерял на войне руки, ноги, зрение, слух и здоровье».

Это не было мимолетным настроением, которое вскоре забывается. На следующий год король присутствовал на первых послевоенных скачках в Эпсоме. Из королевской ложи он вдруг заметил, как толпа внезапно расступилась, пропустив вперед большую группу с трудом передвигавшихся инвалидов в больничных пижамах. «Ради нас они заплатили высокую цену, — махнув рукой в сторону инвалидов, произнес он хриплым голосом. — Если бы не они, сегодня не было бы и скачек…»

Меняющаяся монархия. — Своеобразный мир. — Ирландское урегулирование. — Деньги. — Награды на продажу. — Переворот на Даунинг-стрит, 10. — Мой дорогой Гораций.

За две недели до прекращения огня Асквит в разговоре с королем заметил, что война нанесла по монархам сильный удар, какого никто из них еще четыре года назад не мог предвидеть: русский — убит, австрийский — в изгнании, а германский — накануне отречения. Король согласился, что для монархий настали не лучшие дни. Все правители малых германских государств осталась не у дел (подобная судьба, постигла бы и принцессу Мэй Текскую, если бы высокомерные князьки не отнеслись с пренебрежением к ее морганатическому происхождению). В ближайшее десятилетие перестанут существовать, хотя и на время, троны в Испании и Греции; монархии в Европе сохранятся только в Британии, Бельгии, Голландии, Италии, в скандинавских странах и на бесперспективных Балканах.

Даже будущее британской монархии в те годы не выглядело оптимистичным. В 1922 г., подводя итог первым двенадцати годам своего царствования, король утешался тем, что сумел выдержать столько испытаний, лишь однажды поменяв премьер-министра. «Это доказывает, — писал он, — насколько стабильна наша страна; нигде в мире больше такого нет». Тем не менее республиканские настроения, столь досаждавшие ему в годы войны, продолжали нарастать. На собрании в Альберт-Холле, организованном коммунистами в честь 3-й годовщины Союза Советских Социалистических Республик, имя короля было встречено дружным свистом. Год спустя Стамфордхэм писал премьер-министру:

«Короля с каждым днем все больше беспокоит вопрос о безработице будущей зимой…

Среди населения растет недовольство, чем вовсю пользуются агитаторы; организуются марши протеста; вмешивается полиция; возникает сопротивление; вызываются войска, волнения перерастают в восстание и, возможно, в революцию».

Противостоять подобным угрозам королю Георгу было трудно. В возрасте, близком к преклонному, с ослабленным здоровьем и врожденной застенчивостью, превращавшей в пытку каждое появление на публике, он мало годился на роль символа, а тем более — спасителя страны. Эйфория, охватившая короля и королеву в момент победы, уступила место горьким будням: слишком много людей, обнищавших и потерявших на войне близких, чувствовали себя обделенными.

Публично поблагодарив короля за проявленные им в годы войны стойкость и мужество, Асквит в то же время совершил смелый, хотя и вполне уместный поступок, процитировав стихи жившего в XVII в. поэта Джеймса Ширли:

Как потом объяснял Асквит, он лишь хотел привлечь внимание к одному двустишию из той же поэмы, в котором, по его мнению, заключался секрет спасения монархии в любые смутные времена:

Но достаточно ли было королю репутации безукоризненного семьянина и человека, верного долгу, чтобы справиться с растущими республиканскими настроениями? Или же для того чтобы подчеркнуть достоинства монархии, требовалось нечто другое? Сам король с презрением относился к любым попыткам завоевания популярности, называя газеты «грязными бумажонками»; не были искушены в этом искусстве и его личные секретари, привыкшие действовать в соответствии со сложившейся традицией, а не придумывать новое. Это были люди консервативного склада, давно утвердившиеся в своих привычках. Однажды Стамфордхэм, присутствуя в палате лордов во время дебатов по индийскому вопросу, услышал, как его ровесник, лорд Пармур, нечаянно назвал правительство «правительством Ее Величества». Это, признается Стамфордхэм, весьма его тронуло, «поскольку я понял, что он, как и я, мысленно постоянно возвращается в ныне всеми порицаемую Викторианскую эпоху». В определенном смысле Стамфордхэм никогда с ней и не расставался. По его мнению, принципы, которыми он руководствовался во времена правления старой королевы, вполне годились и ее внуку — и не в последнюю очередь те из них, что касались защиты королевских прерогатив от атак парламентской демократии.

Вообще любой королевский двор — такой институт, который по самой природе всегда сопротивляется всяческим изменениям. Лорд Эшер, которому была поручена публикация девичьих дневников королевы Виктории, обнародовал такую запись от 1838 г.:

«Леди Литтлтон попросила разрешения надеть очки, чтобы поработать, и лорд М. сказал, что такая просьба означает, что она хорошо знает этикет, потому что, как он сказал, раньше никому не дозволялось бывать при дворе в очках или пользоваться пенсне; господину Бурке, когда его впервые представили двору, было велено снять очки; и еще лорд М. сказал, что он совершенно точно помнит, что при дворе никому (из мужчин) не разрешалось носить перчатки».

В примечании Эшер добавляет: «Эти правила никогда не отменялись и все еще остаются в силе». В 1912 г., то есть когда это все было написано, король Георг V царствовал уже два года.

И в мирное, и в военное время двор продолжал следовать освященным временем традициям, как, впрочем, и любое закрытое общество, вроде частной школы, монашеского ордена или пехотного полка. К подобным традициям относилась, например, излишняя осторожность; так, однажды в Виндзоре сэр Филипп Ханлок, капитан королевской яхты, сообщил коллегам: «На лугу сидит черный дрозд, только, ради Бога, не ссылайтесь на меня!»