Сергей Кузьмин - Сроку давности не подлежит

Исступленно кричал комендант лагеря: «Музик!» Все громче играли музыканты, понимая, что на сей раз они исполняют реквием самим себе. Слишком много они знают о фашистских зверствах. Поэтому ни одного из них не оставят в живых фашисты, заметающие следы своих преступлений. По приказу коменданта каждый оркестрант выходил в центр круга, бережно клал свой инструмент на землю, раздевался догола, после этого раздавался выстрел, человек падал мертвым. И его предсмертный стон сливался с мелодией «танго». Вот уже замолкла первая скрипка. Вся группа смычковых сократилась наполовину. Один за другим уходят из жизни флейтисты, валторнисты, гобоисты. С каждым выстрелом все меньше оставалось в оркестре музыкантов, все тише становились звуки музыки, все слышнее были крики умиравших.

Последним из этого обреченного круга, в центре которого уже лежала гора инструментов, одежда и трупы музыкантов, был профессор Львовской консерватории, известный композитор и музыкант Штрикс. Минуло почти два года с той драматической ночи, когда в квартире профессора появились эсэсовцы и с лицемерным почтением называли его господином, зная заранее, что как для всех заключенных, так и для него в лагере уготована участь бесправного раба.

Эсэсовцы весело смеялись, видя, как таяло живое кольцо музыкантов вокруг профессора, и еще громче гоготали, когда он остался один перед ними, продолжая в одиночестве исполнять «Танго смерти».

— Господин профессор, ваша очередь, — ухмыляясь, произнес комендант. — Командование благодарит вас за музицирование, оно доставило нам истинное удовольствие.

Но гордый старик не опустил скрипку на землю. Он изящным жестом виртуоза поднял смычок и, припав щекой к инструменту, мощно заиграл, а потом и запел па немецком языке польскую песню «Вам завтра будет хуже, чем нам сегодня». Глумливые улыбки сошли с лиц охранников. По приказу коменданта один из них выстрелил в профессора. Пуля оборвала его на полуслове.

Эта история почему-то напомнила мне «Прощальную симфонию» Гайдна. Она исполняется при свете свечей, установленных перед каждым пюпитром. Закончив свою партию, музыкант гасит свечу и покидает сцену. Наконец, остается один исполнитель, который после заключительных аккордов сбивает смычком пламя свечи и уходит под рукоплескания зала. В Яновском лагере не было ни свечей, ни рукоплесканий. Но жизни заключенных гасли под пулями фашистов с такой же неотвратимостью, как огни над пюпитрами при исполнении симфонии Гайдна. Сама процедура расстрела музыкантов была, несомненно, выбрана каким-то эсэсовским знатоком музыки в подражание исполнению «Прощальной симфонии». Тем самым гитлеровцы надругались и над памятью великого композитора, который воспевал в своих произведениях добро и звал людей бороться за торжество света над тьмой, олицетворением которой стали фашисты и их пособники.

«Долина смерти» — еще одно из потрясающих свидетельств изуверского характера преступлений гитлеровцев в Яновском лагере. Это страшное название получил овраг, находившийся метрах в пятистах от лагеря, в котором погребено более 200 тысяч расстрелянных гитлеровцами советских граждан. Судебно-медицинской комиссии потребовалось более 40 дней, чтобы провести тщательное расследование причин их гибели.

Ко вскрытию погребений в овраге комиссия приступила 9 сентября и к 20 октября 1944 года на основании эксгумации трупов, тщательного осмотра сохранившихся вещественных доказательств сделала заключение, что немецко-фашистские власти производили здесь массовые убийства мирного гражданского населения. Уничтожению подвергались лица преимущественно 20–40 лет (73,5 процента исследованных трупов), главным образом мужчины (83 процента), но этой же участи не избежали и женщины, дети, подростки и лица пожилого возраста.

Убивали чаще всего выстрелом в затылок. Но палачи не затрудняли себя выбором места — стреляли куда попало: в лоб, шею, ухо, грудь. У части расстрелянных пули попали в теменную область черепа. Это говорит о том, что еще живых людей укладывали на дно ямы и добивали, стреляя в их головы сверху.

В Яновском лагере мы обнаружили «костедробилку» — машину, на которой перемалывались кости убитых и сожженных гитлеровцами людей. Это примитивное устройство на ручной тяге поистине было сатанинским орудием. Оно как бы воплощало в себе варварскую суть фашизма, своего рода образчик технического прогресса людоедов-дикарей!

Мы разговаривали с бывшим заключенным Корном. Гитлеровцы заставили его перемолоть в костедробилке кости сожженной на костре жены. Можно ли еще придумать большее надругательство над человеком!

К сожалению, апокалиптические картины Яновского лагеря не были уникальным явлением. Нечто подобное мы видели во всех гитлеровских лагерях на Львовщине. В июле 1941 года немецкое военное командование в центре Львова на горе Вроновских, используя территорию старой крепости, именуемой «Цитадель», создало концентрационный лагерь «Шталаг 328», где содержались советские и французские военнопленные.

Эти крепостные строения с глубокими кирпичными подвалами, клетьми, закоулками были воздвигнуты еще во время австро-венгерского владычества на Львовщине. Высокие стены крепости, ее мрачные, с виду неприступные бастионы должны были вселять в сознание заключенных чувство безысходности, невозможности вырваться на волю. К тому же вся крепость, ее отдельные строения и участки были огорожены несколькими рядами колючей проволоки. К моменту начала работы комиссии проволочные ограждения сохранились лишь местами, большей частью они уже были уничтожены, но тонны колючей проволоки попадались повсюду, напоминая о том времени, когда она опутывала не только всю территорию крепости, но и души томившихся в ней тысяч людей.

На мощных решетчатых крепостных воротах уже не было черных распластанных крыльев орла, крючками когтей огромных лап цепко держащего металлический круг со свастикой. Не было и надписи «Концентратионс лагер дер штандарте 328». Но на стенах бастионов и в подвалах подземелья сохранились надписи, оставленные и заключенными, и их мучителями. На стене одного из бастионов бросался в глаза аккуратный текст на русском, польском и немецком языках. Надпись на исковерканном русском гласила:

«Запрещается есть трупы военнопленных, отделять [от] таковых частей, неповиновение — смерть.

Комендант Шталага 328 оберст Охерналь».

Поражала не безграмотность такого предупреждения. И даже не то, с каким высокомерием фашистский «Übermensch» (сверхчеловек) смотрел на представителей славянских народов, то есть «низшую» расу, призванную быть «цивилизованной» арийскими рыцарями. (Кстати, очевидцы рассказывали, что о случаях каннибализма, а тем более трупоядения в лагере они ничего не слыхали. Наоборот, все опрошенные подчеркивали, что узники до последнего вздоха — если только у них не помутилось сознание от фашистских издевательств — сохраняли человеческий облик, заботились друг о друге.) Поражало иное: какие невыносимые условия жизни (а точнее, смерти) создали гитлеровские «цивилизаторы» для людей, оказавшихся в их власти. Ведь это были военнопленные. А Германия в свое время подписывала международные конвенции, гарантировавшие им сносные условия существования. И вот вместо этого сознательное, да еще открыто демонстрируемое такими предостережениями истребление беззащитных людей, истребление голодом, болезнями, пытками, массовыми казнями.