Альфонс Олар - Робеспьер и жандарм Меда

Медики, удостоверились в том, что „угол челюсти“ раздроблен, „просунув в рот палец“. При отсутствии огромного открытого перелома и значительных разрывов слизистой и мышц, что не согласуется с „малым размером раны“, на которых настаивают врачи, нельзя достать через рот угла челюсти, который скрыт большой мышцей и находится на расстоянии более трёх сантиметров от десневой борозды, так что можно предположить, что место раздробления и осколки кости были гораздо ближе, чем утверждают врачи.

Их невежество для меня неоспоримо: они „считают, судя по малому размерам раны, что пистолет был заряжен только дробью“. Но тут одно из двух: или выстрел был произведён с близкого расстояния, и заряд, вылетев из ствола плотной массой, оставил бы на лице огромную дыру, или выстрел был произведён издалека, и тогда разлетевшиеся дробинки оставили бы не одно, а несколько отверстий, но были бы неспособны раздробить такую прочную кость, как нижнечелюстная.

Разумеется, из всех документов, что вы мне предоставили, „официальный отчёт“ — самый важный, но он является слишком поверхностным, содержит огромное количество ошибок и далеко не полон, и из него безусловно следует только одно: наличие раны с левой стороны лица и раздробление нижней челюсти.

Что я могу сказать о версии самоубийства? Нам пришлось отвергнуть, как неудовлетворительные и противоречивые, слова из официального отчёта, на которые опираются историки, делающие вывод о попытке убийства, и единственное, что мы смогли подтвердить — рана была с левой стороны лица, нижняя челюсть оказалась раздроблена. Мы не видим ничего невозможного в том, что Робеспьер, который вначале сидел „положив голову на руку, опираясь локтем о колено“, во время своего разговора с Меда взял левой рукой пистолет и приставил его дулом к щеке. Однако представляется, что хотя он и был в смятении, естественнее было бы — это почти машинальное движение — приставить пистолет выше, к виску. А кроме того, судебные медики, как бы ни были они невежественны и небрежны, отметили бы на щеке чёрные крупицы, проникшие в кожу. Такие крупицы были обычным делом в те времена, когда порох был ещё несовершенен, сгорал не полностью и медленно. Итак, по-прежнему считая версию самоубийства возможной, мы находим, что она слабо подтверждается документами, которые Вы мне предоставили.

Не стоит и говорить о том, что если какие-либо детали покажутся Вам неясными, я с огромным удовольствием попытаюсь дополнить их.

Итак, из письма доктора Реклю следует, что медицинский отчёт составлен плохо, что он противоречив, что из него нельзя сделать никаких выводов, но что, тем не менее, гипотеза самоубийства имеет право на существование.

Мы убедились, что гипотеза самоубийства приемлема с исторической точки зрения. Сказать, что термидорианцы сговорились с целью скрыть своё преступление, недостаточно для опровержения этой гипотезы: у победителей в гражданской войне не принято скрывать зло, причиненное побеждённым. Термидорианцам было всё равно, как погубить «чудовище» — выстрелом из пистолета или на гильотине, и если они оставили свою жертву палачу, то это было сделано отнюдь не из гуманных соображений. Надо либо доказать, что все свидетельства в пользу версии самоубийства ложные, либо противопоставить им другое свидетельство помимо слов сего славного мужа , похвалявшегося убийством, имя которому Меда.

Вам угодно услышать моё заключение? Я едва осмеливаюсь вынести его, ибо на самом деле я ничего не заключаю, и это не послужит к моей чести.

Хотя гипотеза самоубийства кажется мне правдоподобной, я не решаюсь на ней настаивать, за неимением надёжных оснований. Однако следует признать, что, учитывая нервный и желчный темперамент Робеспьера, самоубийство не должно было пугать его в физическом смысле; а с точки зрения моральной — разве для него, человека с античным характером, воспитанного на греческих и римских образцах, это не было благородным уходом из неудавшейся жизни? Не забудем и то, что его брат пытался покончить с собой, что его товарищ Леба совершил самоубийство и что все повстанцы в ратуше, кто имел возвышенную душу, не могли в тот час желать ничего, кроме прекрасной смерти в античном духе.

Вместе с тем гипотеза убийства также не нелепа, и, возможно, завтра обнаружится документ, который подтвердит её. Рискуя показаться парадоксальным, я скажу, что можно принять, основываясь на свидетельствах нескольких современников, и обе версии сразу. Возможно, что Робеспьер пытался застрелиться в тот самый момент, когда Меда выстрелил в него. Но из какого пистолета вылетела ранившая его пуля: из пистолета Меда или из пистолета Робеспьера? Этого я не знаю и открыто заявляю, что незнание этого исторического факта не помешает мне спать спокойно. Как я уже говорил в начале, всё, чего я хотел — это напомнить, воспользовавшись примером известного события и известной личности, как сложно критику отыскать истину в рассказах о гражданской войне, написанных пристрастно; и что для того, чтобы как следует прочитать исторический текст, следует вооружиться скептицизмом, дотошностью и терпением, и что нет ничего почётнее для историка, чем сказать: «Я не знаю». — И, кроме всего прочего, возможно, это и есть самый разумный и верный способ познания.

16 апреля 1892

А для всех прочих, кому до содержащегося под катом дела нет, я вынесу сюда, повторю ещё раз эту известную фразу французского историка. Я думаю, что статью надо было написать ради неё. И помнить об этом следует каждому, встревающему в любой мало-мальски исторический раскоп, постоянно, ибо это всегда актуально:

…для того, чтобы как следует прочитать исторический текст, следует вооружиться скептицизмом, дотошностью и терпением, и нет ничего почётнее для историка, чем сказать: «Я не знаю». — И, кроме всего прочего, возможно, это и есть самый разумный и верный способ познания.

http://mlle-anais.livejournal.com/

Маленькое лирическое отступление. Это нам сейчас имя «Поль Реклю» вот так сходу ничего не говорит. Олар действительно обратился к хирургу известному, конечно, в 1892 году доктор Реклю не был ещё профессором, ему ещё три года до того, и тем более академиком ещё не был… В общем, поверьте, историк выбрал себе компетентного консультанта. сейчас я Вам его покажу. Вот он, наш доктор Реклю:

А теперь вернёмся к его письму Олару.