Влада Баранова - Язык и этническая идентичность. Урумы и румеи Приазовья

Можно предположить, что русификация не только жителей Мариуполя, но и крупных поселков проходила быстрее, чем небольших хуторов. Ю. В. Иванова отмечает различное экономическое и культурное положение греческих сел на рубеже XIX и XX вв., «расположенных близко к торговым центрам, и глубинных, сохранивших традиции скотоводческого хозяйства. Отсюда и различная степень освоения русского языка и городской культуры. Зажиточные крестьяне из сел, связанных с городом и торговлей, таких как грекоязычная Ялта или татароязычный Мангуш, отправляли своих детей на учебу в Ростов или Екатеринослав. Это молодое поколение усваивало русскую городскую культуру, приносило в родные села новые бытовые навыки» [Иванова, 2004, с. 224].

К концу XIX в. среди значительной массы мариупольских греков сложилось двуязычие (русский и родной — урумский или румейский — языки). Постепенная замена урумского русским в качестве языка межгруппового общения должна рассматриваться в контексте изменения престижа идиомов. Ю. В. Иванова пишет, что в Крыму для греков «референтной группой» были татары. «Их культура — во многом заимствованная от турок или испытывавшая турецкое влияние — рассматривалась как престижная, становилась образцом для подражания» [Иванова, 2004, с. 392]. К концу XIX в. престижной культурой и образцом для подражания безусловно стала русская.

На протяжении XIX в. произошли существенные изменения в положении греческих поселенцев. Они утратили административное самоуправление и преимущественное право на земли Приазовья, лишились относительной культурной автономии (богослужение и преподавание на греческом языке), которую жители Мариуполя все же стремились поддерживать [23]. В то же время сообщество активно использовало возможности, предоставляемые освоением русского языка, в первую очередь, образование — как отмечалось выше, часть греков отправляли детей на обучение в Екатеринослав и Ростов. Как могли восприниматься сообществом эти изменения?

В разных слоях и возрастных группах мариупольских греков, по-видимому, отношение к русификации было неодинаковым. Есть свидетельства стремления к русификации, желания полностью интегрировать детей в русскую и русскоязычную среду и, следовательно, отказаться от специфики греческого сообщества (подобные настроения были, по-видимому, характерны для части богатых жителей Мариуполя). В то же время существовало, по-видимому недовольство современным положением группы в результате утраты (или насильственного лишения) привилегий и связанных с ними экономических и социальных преимуществ и, отчасти, культурной специфики сообщества. Русификация воспринималась как часть этой общей политики. Трудно судить об отношении сообщества к отмене богослужения на греческом и школьному обучению на русском, но разрешение селиться на приазовских землях другим этническим группам оценивалось греками негативно, что было связано с нехваткой земли на рубеже XIX–XX вв. С точки зрения новых колонистов, у греков было неоправданно много земли, тогда как сами жители греческих поселков, возможно, считали иначе. Документы более позднего времени (1920-е гг.) фиксируют конфликты и земельные тяжбы между греками и негреками, например между греческим поселком Улаклы и украинским селом Успеновка (с решением суда в пользу последнего) [ЦГАВО 11] [24]. Подобные ситуации способствовали развитию если не этнических конфликтов, то замкнутости греческой общины.

В период с конца XVIII в. до начала XX в. произошли серьезные изменения языковой ситуации в Призовье. Окончательно вышел из употребления книжный греческий (кафаревуса), использовавшийся прежде в церковной практике; урумский уступил русскому место языка администрирования и отчасти — межгруппового общения урумов и румеев, то есть утратил престиж официального и уравнялся с румейским, использовавшимся только в качестве языка внутригруппового бытового общения. На фоне этих изменений наступил следующий период языковой политики — раннесоветское равноправие языков (1923-1930-е гг.).

В этом разделе рассматривается языковая политика советской власти по отношению к грекам Приазовья в 1920-1930-х гг. с точки зрения ее последствий для идентичности группы. Данный период занимает особое место в истории греков Приазовья по ряду причин. Во-первых, в это время советской властью вырабатывались основы официальной категоризации, складывалась этническая классификация, надолго определившая положение группы. Во-вторых, эти десятилетия составляют нижнюю границу актуальной памяти сообщества: на них пришлось детство наиболее пожилых носителей. В-третьих, к теме советской национальной политики в 1920-1930-е гг. часто обращаются участники современного греческого движения, столкнувшиеся со сходными проблемами в 1990-е гг.

В силу указанных причин, а также ввиду сравнительно неплохой доступности источников (в историческом архиве Киева и донецком областном архиве сохранилось значительное число документов), период 1920-1930-х гг. занимает особое положение по количеству современных исследований. Примерами могут служить как работы, специально посвященные политике коренизации, так и распределение внимания внутри работ по истории группы в целом. Так, в заглавии книги Л. Якубовой обозначены хронологические рамки исследования: 1778 — начало 1930-х гг. [Якубова, 1999], однако лишь первая глава освещает историю приазовских греков с 1778 г. по начало XX в., а остальные 12 глав посвящены политике коренизации. Значительная часть исследований принадлежит пограничной области собственно научного и публицистического дискурса (см. сборник докладов по итогам проходившей в Мариуполе конференции «Украина — Греция», в котором представлены шесть публикаций о политике коренизации, например статьи Г. А. Анохиной и Т. А. Федоренко, О. В. Обидьоновой и др. [Укра?на — Грецiя, 1999, с. 263–267; с. 429–435].

В рассматриваемый период национальная политика государства была направлена на поддержание и развитие национальных меньшинств (в том числе приазовских греков) и их языков (о языковой политике этого времени применительно к другим регионам и в масштабах всего государства см.: [Алпатов, 2000; Slezkine. 1994; Бахтин, 2001]). Специфика периода состоит во внезапном расцвете преподавания на родном языке и таком же внезапном его окончании. Достижения этого времени (создание сети школ на родных языках, разработка письменности и т. д.) не использовались в дальнейшем (по крайней мере в советское время). В данном случае в центре внимания находится языковой аспект национальной политики, поэтому весь комплекс экономических и юридических мер в отношении национальных меньшинств останется за рамками описания.