Анатолий Луначарский - Европа в пляске смерти

Я решился, однако, продолжать мои корреспонденции в «Киевской мысли». Для этого у меня было три мотива. Во-первых, положение журналиста давало мне возможность поездить по Франции, приглядеться с разных сторон к величайшим событиям, которые начинали тогда развертываться перед нами; во-вторых, я полагал, что мне удастся хотя бы сквозь цензурное сито дать более или менее правильную информацию о происходящем в Европе в значительной мере оторвавшимся от нее русским читателям. У «Киевской мысли» читателей было много, и читатели в общем были демократические, вплоть до некоторых кругов рабочих. Наконец, третьим мотивом было то, что в такое тяжелое время во всем поднявшемся житейском сумбуре было страшно остаться с семьей без всякого заработка.

Само собою разумеется, работая для легальной газеты, приходилось говорить во многих случаях не то, что надо было сказать, говорить не совсем так, как хотелось.

От редакции «Киевской мысли» я получил письмо, в общем чрезвычайно благожелательное и как будто, насколько позволяла цензура, отвечавшее согласием на мое предложение, в котором я недвусмысленно намекал на мою собственную позицию. Вместе с тем письмо предостерегало, что военная цензура, чрезвычайно строга. Конечно, эти условия наложили некоторую печать на мои корреспонденции. Кроме того, приходилось жить во Франции, пользоваться исключительно французскими информациями; несмотря на всяческое желание защититься от французских настроений, все-таки приходилось отражать их в большей мере, чем какие-либо другие. В конце 1915 года я решился покинуть Францию и переселиться в Швейцарию. С высоты нейтральных Альп мне казалось возможным более объективно разобраться в событиях, значение которых могло бы быть подвергнуто сомнению и результаты которых явно рисовались мне как революционные. Переезд мой в Швейцарию был для меня лично чрезвычайно благотворен. Я действительно смог вынести оттуда более или менее широкие и верные взгляды на войну, ее причины и последствия. Во многом исправилась моя интернационалистическая точка зрения, выравниваясь под необыкновенно четкую, смелую линию, какую вел Ленин. 11 Это привело меня в конце концов в ряды ленинской части социал-демократии.

Цензура все более и более резала мои статьи. Переиздавая их сейчас, я хотел было восстановить выброшенные куски, но потом махнул рукой. Вспомнить трудно, а можно уменьшить ценность этих работ, имеющих в некоторой степени характер современного войне документа. Поэтому читатель на страницах книги найдет вымарки и слово «цензура». Все эти обстоятельства заставляли меня очень колебаться перед вопросом о том, стоит ли вновь опубликовывать серию этих статей, но компетентные товарищи, совет которых был запрошен, высказались о книге очень тепло и выразили мнение, что она может быть интересной и для современного читателя. Очень мало изменив в ее тексте [1], я кое-где дал примечания, ставящие точки над «и» и договаривающие то, чего в легальных корреспонденциях в то время никак нельзя было сказать. Это, мне кажется, несколько возмещает те пробелы, которые созданы в моих статьях цензорским карандашом.

Во всяком случае здесь по свежему впечатлению занесено виденное и слышанное и наиболее яркое из прочитанного в первые годы войны.

Из наших нынешних сограждан и сотрудников в великой борьбе и строительстве лишь немногие жили тогда в Западной Европе, а молодежь наша вообще едва ли помнит события, происходившие 10–11 лет тому назад. Вот почему, думается, издаваемая мною в настоящее время книга не будет лишена некоторого интереса.

А. Луначарский

Москва, июль 1925 года

Я пишу эту корреспонденцию под свежим впечатлением сегодняшних наблюдений, но я не могу ее послать вам сейчас же, потому что нантские газеты еще не опубликовали факта энергичной высадки англичан 1 в Сен-Назере. Хотя я знаю, что мое письмо, если и придет к вам, то очень поздно, тем не менее пошлю я его тогда, когда характер хотя бы относительной секретности факта потеряется.

М-сье Г., шеф одного из бюро сен-назерской мэрии, явился с места службы в наше дачное место взволнованный и с блестящими глазами. Это было вчера. Приехало шесть или семь английских пароходов различного калибра, которые привезли с собою около 3 тысяч английских солдат. Вместе с тем мэрия и префектура были предупреждены о высадке не менее чем двадцатитысячной армии, остальная часть которой должна была явиться в ближайшие дни. М-сье Г. рассказал мне о шумной и восторженной встрече, какая была оказана союзникам сен-назерским населением. Он говорил также о богатырском виде и красивой выправке британских войск. Однако в рассказе его не все было положительно. Так, он упомянул о том, что английские офицеры — в большинстве случаев совсем молоденькие, — по-видимому, недостаточно авторитетны и что солдаты позволяли себе ходить по городу с бутылками коньяка в карманах, а к вечеру добрая половина их окончательно перепилась, орала песни в обществе подозрительных девиц, хотя к населению относилась с добродушной симпатией.

На другой день я решил с раннего утра поехать в Сен-Назер и посмотреть на прибывших.

Уже на пароходе я узнал, что к ночи вчера пришло еще несколько пароходов и между ними колоссальный «Миннеаполис», привезший сразу пять тысяч солдат и до тысячи лошадей. В общем пока в Сен-Назере высадилось 11 с половиной тысяч. Из них, по рассказам сен-назерцев, пять тысяч стали лагерем приблизительно в 10 верстах от Сен-Назера. Другие пока оставались на пароходе.

На рейде Сен-Назера стояло 9 больших судов. Впрочем, самый большой из них — внушительный белый океанский пароход — приехал несколько раньше и привез из Канады 745 французских резервистов. 2 самых больших — «Миннеаполис» и «Cestrian» — стояли в канале порта.

Едва подошел наш пароход, как я разглядел в поджидавшей его толпе несколько английских солдат. Солдаты эти одеты в идеальную боевую одежду. На них фланелевые пары зеленовато-серого цвета, никаких блестящих предметов, перевязь и пояс с большим количеством карманчиков, патронами, на ногах несколько порыжевшая, но необыкновенно прочная обувь и фланелевый серый бинт вместо чулок. Каждый солдат носит, как я позднее убедился, небольшой ранец, тесак, служащий в то же время штыком, фляжку, топор и заступ и еще какие-то футляры. Все это удивительно аккуратно прилажено и в общем не производит впечатления той неуклюжей тяжести, которая гнетет спины французских солдат. Шотландцы одеты совершенно так же. Мне попалось несколько офицеров в традиционных юбочках, но и они были цвета хаки, а не те яркие клетчатые, которые я видел в Лондоне. Только вместо серых фуражек шотландцы носят черные шапочки с двумя лентами назади.

Читать дальше