Михаил Брук - Четвёртый ингредиент

Разноязыкая толпа профессоров и членов самых невероятных академий наполнила столицы. А вместе с ней выплеснулась на улицы горланящая молодая поросль, их смена. Студенты.

Это Чудо приживалось везде. Оно пустило корни даже в неграмотной России, где о школах-то понятия не имели. Эксцентричный царь Петр притащил науку за шиворот в свою столицу-Кунсткамеру, нареченную Санкт-Петербургом. Повелев: «Быть в отчестве Академии! Завезем чужестранцев, пока природные россияне станут ума-разума набираться!»

Завозить не пришлось. Карьеристы и проходимцы, почуяв запах щедрот монарших, сами ринулись осваивать Северную Пальмиру. Новоявленные шуты уже не прыгали и кривлялись перед высочайшими особами, хотя одеждами порой походили на своих предшественников, скоморохов. Они наводнили залы и ассамблеи, предлагая кормильцам весь залежалый хлам европейской мысли. «Зубатые растения», «огонь в закрепленном состоянии», «учение о флогистоне» и прочее и прочее… В таком обличие наука явила себя «Скифии».

Застывшие формы, убогие знания, чудовищные суеверия и, главное, трепетная покорность БУКВЕ «Священного писания» сделали российскую Академию совершенной противоположностью европейским цитаделям знаний…

Случилось так, что Святая Книга (Holy Bible), повествующая об Истории человечества, и по сей день воспринимается «БУКВАЛЬНО». И все, что сказано в ней, насильно напяливается на естественную историю. Многочисленные оговорки, сравнения и предположения не в состоянии объяснить чудовищные расхождения во времени. К сожалению, наивные попытки продолжаются…

Но то, что сегодня отличает науку от шарлатанства, в ту пору не выглядело столь уж очевидным. Привычный образ мышления легко одерживал победу над бесспорными фактами. Потому-то эссе академика Крафта «Введение в натуральную географию», где утверждалось, будто Земля сотворена Всевышним 5688 лет назад, а главная сила, устроившая первое вавилонское столпотворение в естественном царстве, перенесшая и смешавшая земли, - Всемирный Потоп, долго не вызывало ни споров, ни сомнений.

За подобное «открытие» в любом сопредельном государстве его бы «накормили» тухлыми яйцами и гнилыми помидорами. В России же увенчали должностями и лаврами. И Крафт не был одинок. Его сановные коллеги в российской столице держались того же мнения. Мнения, одобренного высочайшим Синодом.

Увы, успешная карьера не знает универсальных средств. То, что прославило Крафта, сильно «подмочило» репутацию правдоискателя рангом пониже. В 1758 году профессор ботаники И.Х.Гебенштрейт выпустил эссе «Слово о плодородии земли», где рассказывал о свое путешествии по Украине.

«Земли там одарены таким плодородием, что самым нерадивым дают урожаи, - писал он. – Земля та черная, природная, происшедшая от согнивших частей животных и растений».

Сделав такой вывод, ботаник оробел. Нет, он не сомневался в сказанном, но представил, какую реакцию вызовет его заявление среди сослуживцев. Уж, эти не упустят случая съязвить: «Наш добрый Иоганн увлекся. Если предположить, будто земля происходит от «согнивших частей», то, чего доброго, и другие царства природы родились сами собой. Meine Gott! А где же рука Творца?»

И Гебенштрейт уточнил: «Вероятно, земной шар с сотворения света был везде покрыт такой плодородной землей». Профессорскую «учтивость» восприняли благосклонно. Правила хорошего тона даже в научных кругах имеют вес.

Да вот беда, его примеру последовали многие. «Осторожность» профессора мешала признать очевидный факт: почвы не существуют от века, а образованы, в том числе, и «долготою времени». У них есть своя история.

Потому-то единожды сделанная «уступка» еще долго порождала фантастические предположения, среди которых «преобразующая сила всемирного потопа» - самая умеренная гипотеза. А ведь бытовали мнения о ледниках и морских нашествиях, переместивших черные земли из прочих районов планеты аккурат в украинские степи.

К счастью, в Петербургской Академии покорность и «уважение» к Священному писанию проявляли не все. И меньше других Михайло Васильевич Ломоносов. Политес был не в его правилах.

Навязшую в зубах историю титана российского пересказывать не стану.

Она известна. Но, знакомясь с ней, испытываешь странное чувство, будто все упрямство, настойчивость ученого - реакция на «галантность» коллег. Именно она заставляла браться его, то за опыты по физике, то по химии, составлять трактат «О слоях земных», садиться за перевод какой-то «Лифляндской экономии»…

Вам известно, что такое Лифляндия? Всего лишь «пятачок земли» между Латвией и Эстонией с населением менее миллиона человек…

Существует немало версий, как книга о столь малозначительной провинции попала в руки Ломоносова. По одной из них, он увидел ее в библиотеке своего марбургского наставника Христиана Вольфа. И, видимо, сильно призадумался. «Вишь и клопы уже обзавелись своей экономической наукой, а государству Российскому все не досуг».

С другой, на молодого академика повлияла «критика», высказанная в адрес той же книги, его непримиримым врагом, «ученым немцем» Бюргером. «Надо ж и медведи на цепи свое мнение иметь стали», - возмутился бывший помор.

Так или иначе, императрицу Елизавету Петровну известили. И Ломоносова экстренно вызвали в кабинет имперского секретаря Ивана Черкасова. На столе уже лежало знакомое сочинение Соломона Губертуса: «Экономическая стратагема или изучающим земледелие…», та самая «Лифляндская экономия».

Царедворец ехидно улыбнулся и протянул ученому книгу со словами: «Михайло Васильевич, наидрожайший Вы наш, приказ императрицы. Перевести в наикратчайшие сроки, дабы земледелец российский мог приращение в хозяйстве иметь».

Выбор оказался более чем удачен. Ломоносов до 19 лет жил в Архангельской губернии, где бытовал «пяти статейный табель о почвенных рангах». И не знать его он не мог. Кроме того, постигая премудрости горного искусства в Саксонии у Иоханна Генкеля, юный академик интересовался составом «сложных земель», торфов, почв. К тому же, в совершенстве владел немецким языком, на котором и был написан, сей труд.

Философские упражнения Губертуса вызвали бы зубовный скрежет и у более сдержанного читателя. Потому-то переводчик поступил так, как спокон веков делали большинство его коллег. Безжалостно выбросил из текста «негодные рассказы, коими книги свои наполняют токмо, чтобы великим казаться», добавил толику своего жизненного опыта, и, «стратагема», резко сбавив в объеме, и превратилась в «Лифляндскую экономию».

С этого момента в агрономии, а затем в науке о почвах, и появилось новое слово «чернозем». У Губертуса, понятно, говорилось о «chernozemus». Но откуда настоящему чернозему взяться в Лифляндии? Как, впрочем, и в остальных местах, где его именем называли самые различные земли. Это и натолкнуло переводчика на мысль подробнее разобраться в бытовавших понятиях.