Константин Горшенин - Нюрнбергский процесс, сборник материалов

Шпеер: Из этого документа ясно видно, какое может создаться положение после крупных налетов авиации.

Джексон: Я думаю, что фотографии, которые представлялись в качестве доказательства, будут не совсем понятны, если в протоколе не будет приведено их описание. Я коротко оглашу его. Это описание камеры пыток, которыми пользовались в лагере для иностранных рабочих №4 бронетанкового завода и в ужасном лагере для русских, о чем под присягой нам были даны следующие показания:

«На фотографии «А» изображен железный шкаф, специально изготовленный фирмой Круппа для пыток советских рабочих, которые невозможно описать словами. В этот шкаф, где почти никто не мог стать во весь рост, запирали мужчин и женщин. Высота этого карцера 152 см, ширина и глубина от 40 до 50 см. Часто даже двух людей вталкивали и втискивали в один стальной ящик».

Фотография «В» показывает этот же ящик в закрытом виде.

Фотография «С» — открытый ящик.

Фотография «Д» показывает лагерь, который заведомо был выбран администрацией Круппа для жилья русских рабочих. Отдельные комнаты были в 2—2,5 м шириной, 5 м длиной и в 2 м высотой. В каждой комнате жили, примерно, по 16 человек на двухэтажных нарах. «В верхней части ящика было несколько отверстий, как в сите, через которые на несчастные жертвы в зимнюю стужу лили ледяную воду».

Председатель: Прочтите также последние три строчки последнего абзаца, в связи с тем что говорил подсудимый по поводу этого доказательства.

Джексон: Мы включаем два письма, которые начальник лагеря Лееенкамп выкрал из тюрьмы для того, чтобы вынудить нижеподписавшегося Хоффера дать благоприятные для него показания. Я, может быть, должен зачитать последний абзац.

«Я, нижеподписавшийся, Дамм (один из подписавшихся) лично видел, как три русских рабочих были заперты в ящик, при чем двое из них в одно отделение, после того как их сначала избили в ночь под 1945 новый год. Двое русских должны были всю ночь под новый год находиться в этом ящике, и на них также выливали ледяную воду».

Я могу сказать Трибуналу, что мы имеем, примерно, 100 показаний и заявлений в связи с расследованием, произведенным в этом лагере. Я не собираюсь их представлять здесь потому, что я думаю, что они будут кумулятивными, и я удовлетворюсь лишь еще одним — Д-313.

Этот документ гласит: «Я, нижеподписавшийся, доктор Апполинарий Готовицкий, врач польской армии, был взят в плен немцами 3 января 1941 г. и оставался в качестве военнопленного до прихода американских войск. Я оказывал медицинскую помощь русским, польским и французским военнопленным, которых принуждали работать в различных местах на заводах Круппа. Я лично посещал русских военнопленных в лагере на Раумтштрассе в Эссене, в котором находилось около 1 300 человек.

...В этом лагере был большой зал, который мог вместить примерно 200 человек, однако там было поселено около 300 или 400 человек в таких ужасных условиях, что всякое медицинское обслуживание было невозможно. Пол был цементным, а соломенные матрацы, на которых спали люди, были полны вшей и клопов. Даже в холодную погоду помещение никогда не отапливалось. И мне, врачу, казалось, что недостойно человеческого существа, чтобы люди жили в таких условиях. Помещение было невозможно поддерживать в чистоте, потому что в комнате было так тесно, что люди не могли нормально двигаться. Каждый день ко мне приводили по крайней мере десять человек, у которых тело было покрыто синяками в результате постоянных избиений резиновыми дубинками, стальными хлыстами или палками. Часто люди корчились в агонии, и я не имел возможности оказать им хоть какую-нибудь медицинскую помощь. Несмотря на то, что я протестовал, писал жалобы и заявления, я не мог защитить этих людей или добиться того, чтобы их хотя бы на день освободили от работы. Мне было тяжело смотреть на то, как страдавших людей принуждали к тяжелой работе. Идя на риск, я лично ходил к представителю администрации Круппа, а также к представителю директората Круппа, стараясь добиться помощи. Это было категорически запрещено, так как лагерь находился под управлением СС и гестапо, и согласно хорошо известным директивам я должен был молчать, иначе я сам мог попасть в концентрационный лагерь. Очень много раз я сам приносил в лагерь свой собственный хлеб для того, чтобы отдать его заключенным, когда это было возможно, хотя я сам получал мало хлеба. С начала 1941 года условия не только не улучшились, но стали еще более тяжелыми. Пища состояла из грязного водянистого супа, в котором попадался песок. Часто военнопленные должны были есть гнилую вонючую капусту. Я мог ежедневно наблюдать людей, которые медленно умирали от голода и жестокого обращения. Мертвецы очень часто лежали по два-три дня на своих койках до тех пор, пока их тела не начинали издавать такое зловоние, что сами заключенные выносили их и где-нибудь хоронили. Посуда, из которой они ели, употреблялась также и для отправления естественных потребностей, люди были слишком утомлены или слишком слабы от голода, для того чтобы встать и выйти из барака. Их будили в 3 часа. Та же самая посуда употреблялась и для мытья, а затем для еды. Об этом все знали. Несмотря на эти факты, я не имел возможности добиться хотя бы минимальной помощи или медицинского обслуживания для того, чтобы устранить эти эпидемии, болезни и случаи голодной смерти. Не могло быть и речи о какой-либо медицинской помощи заключенным. Я сам никогда не получал никаких медикаментов. В 1941 году я один должен был оказывать медицинскую помощь всем этим людям, но вполне понятно, что я не мог этого делать, поскольку я был единственным человеком, который оказывал медицинскую помощь этим людям. Кроме того, я почти совсем не имел медикаментов. Я не знал, что мне делать с этими 1 800 людей, которые ежедневно приходили ко мне, плача и жалуясь. Я сам часто падал в обморок, и, несмотря на это, я должен был брать все на себя и видеть, как эти люди погибали и умирали. Никогда не сообщалось о том, как умирали военнопленные.» Я сам собственными глазами видел, как, возвращаясь с работы от Круппа, они по дороге падали, и другим заключенным приходилось везти их на тачке или нести на руках. Так они возвращались с работы в лагерь. Работа, которую они выполняли, была очень тяжелой и опасной, и было много случаев, когда заключенные обрезали себе пальцы рук, или ног. Это были очень серьезные травмы, и люди обращались ко мне и просили медицинской помощи. Но я даже не мог освободить их на день или два от работы, хотя обращался в директорат Круппа и просил разрешения об этом. В конце 1941 года ежедневно умирало по двое людей, а в 1942 году смертность увеличилась до трех-четырех человек. Я работал под начальством доктора Мея, и мне очень часто удавалось приводить его в лагерь, где он видел, в каких ужасных условиях живут заключенные и слышал их жалобы. Но даже он не мог получить медикаменты от медицинской службы вермахта или от Круппа, или добиться лучших условий обращения или пищи. Я был свидетелем одного его разговори с русской женщиной из этого лагеря, которая рассказала мне лично, что они работают на фабрике Круппа, где ежедневно их избивают самым ужасным образом. Их пища состояла из водянистого супа, грязного и несъедобного, а его ужасный запах можно было почувствовать на расстоянии. Одежда их состояла из грязных лохмотьев, а на ногах они носили тряпки или деревянные колодки.