Ю. Бахрушин - Воспоминания

Такой же характер носило и обычное вечернее времяпрепровождение. Бардыгины любили музыку — дети играли на рояли, на виолончели и пели. После вечернего ужина все собирались вместе и происходили импровизированные концерты, неизменно заканчивающиеся хоровым пением. В заключение всегда исполнялись революционные песни 1905 года — пели «Дубинушку»; «Варшавянку», «Марсельезу». Помню, как отец, уже лежа в постели, — спали мы втроем в одной комнате, — говорил Вл. Вас. Постникову:

— Не понимаю — для чего это? Когда эти песни поют рабочие или студенты — это другое дело, мне это даже нравится — это от души. А здесь — какая-то глупая игра. Что они, революции, что ли, ждут не дождутся? Будет революция, так от них только одно мокрое место останется. Какое-то мальчишество, да и насмешка над песнями. Ведь их смелые люди сочиняли, мало ли что не нашего толку. Прости меня, никогда не пойму — зачем здесь это нужно!..

Впрочем, Бардыгины были очень гостеприимными и всячески стремились угодить своим гостям, вплоть до того, что порой ставили их в неловкое положение. Помню, однажды за завтраком я оговорился и, указывая на сардины, попросил передать мне шпроты. Хозяйка смущенно заметила мне, что, к сожалению, шпротов у них нет, а это сардины.?. Н. Бардыгин молча прислушался к этому разговору и вышел на минуту из комнаты. Когда через несколько часов мы сели обедать, передо мной стояла банка шпрот. Оказывается, еще во время завтрака Михаил Никифорович срочно снарядил верхового в Егорьевск за злополучной банкой и он, проскакав туда и обратно около сорока верст, поспел, как ему и было заказано, ко времени обеда. Кстати, я отнюдь не был любителем консервированных рыбок, но на этот раз мне волей-неволей пришлось отдать им честь, чтобы не обидеть хозяев.

Бардыгины, насколько мне известно, не принимали почти никакого участия в общественной деятельности, а если и строили какие-нибудь больницы, школы или даже музеи, то главным образом для собственных надобностей, то есть исходя из потребностей своих фабрик и заводов. Ими была выпущена книга «Род Бардыгиных», название которой ясно определяет как ее рекламный характер, так и узкий интерес этого издания. Свои огромные капиталы они использовали исключительно для себя и для удовлетворения своих прихотей, искренно считая, что они имеют на это полное право.

Вспоминается еще одна из бардыгинских прихотей. Вскоре после смерти моего двоюродного дяди А. П. Бахрушина Бардыгины купили у его вдовы принадлежавший ей особняк на Воронцовом поле. Этот дом стоял рядом с церковью, от которой был отделен кирпичной стеной. Когда женился старший сын Бардыгина, в доме была срочно проломана стена и сделан специальный выход, затем была разрушена часть каменной церковной ограды. Новый выход из дома и вход в церковь, где должно было происходить венчание, были соединены деревянным помостом, обитым красным сукном и снабженным белой балюстрадой наподобие тех дорожек, которые сооружались в Кремле для «высочайших выходов». В день венчаний свадебный кортеж в церковь и обратно следовал по царским мосткам.

После революции 1917 года Бардыгины оказались среди тех немногочисленных русских капиталистов, у которых были очень значительные вклады в заграничных банках, и они все, за исключением младшего сына, эмигрировали за рубеж.

Среди наших отдаленных родственников или даже скорее свойственников была еще одна характерная для того времени фигура. Мой троюродный брат был женат на падчерице некоего Алексея Михайловича Чудакова. Каково было происхождение этого человека, я никогда точно не знал. Известно мне только, что он был женат на очень богатой купеческой вдове Гарелиной, которая была старше его. Чувствовалось, что мои родители несколько презрительно относились к этому браку, так как Гарелина особенно привлекательной внешностью не отличалась и было ясно, что Чудаков женился на деньгах. Но человек он был энергичный и деловой, хорошо ориентировавшийся в окружающей обстановке. В частной жизни он вполне оправдывал свою фамилию, так как чрезвычайно любил чудить, но чудил он не ради органической потребности к этому, а из-за «искусства ради искусства». Среди его чудачеств было и меценатство, которое и сблизило его с моим отцом. Чудаков был вечно окружен какими-то молодыми художниками, которых он разыскивал в школе живописи и ваяния, приближал к себе, подкармливал и повсюду таскал за собой. Все эти бесчисленные Пети, Миши и Вани (фамилии их никогда не упоминались) должны были за это зарисовывать понравившийся Чудакову вид или здание либо рисовать карикатуру на кого-либо из его знакомых. Летом эти художники переселялись к нему на дачу и поступали на полное его иждивение. Об этой даче, которая была расположена недалеко от Малаховки на станции Удельная, стоит сказать несколько слов. Она была выстроена на довольно большом участке земли, сравнительно вдалеке от железной дороги, в каком-то ампирно-дачном стиле, и, по мысли хозяина, его владение со временем должно было превратиться в миниатюрную барскую усадьбу прошлого, со всеми ее прихотями. Когда я посетил Чудакова, на территории участка уже был выстроен театр на сто или сто пятьдесят мест, декорации для которого писали те же художники, а играть должны были любители, но, насколько мне известно, сцена так и осталась неосвоенной. Рядом с театром располагалась гордость хозяина — выкопанный по его распоряжению пруд, ловить рыбу в котором я и был приглашен.

Пруд действительно представлял из себя некое «чудо». Это была яма площадью не более пятнадцати квадратных саженей и глубиной в полутора-два аршина, наполненная водой из ближайшего колодца, с которым была соединена пожарным шлангом. Ввиду того что яма была выкопана в глинистой почве, вода в ней была цвета какао и постепенно всасывалась в грунт, отчего ее приходилось ежедневно подкачивать. По прихоти хозяина в этот отвратительный аквариум были посажены всевозможные рыбы самых разнообразных пород, до стерлядей, судаков и севрюжек включительно. Ловля в этой яме походила на ловлю в живорыбном садке в Охотном ряду. Обезумевшая от голода и «жилищных условий» несчастная рыба с жадностью бросалась чуть ли не на голый крючок, не считаясь с периодом клева и временем суток, лишь бы поскорей покончить со своей мучительной жизнью.

Чудаков совмещал в себе чрезвычайно трезвого дельца с фантазером маниловского типа. Так, например, он мечтал написать книгу, какую, точно не знаю, — для этого он добросовестно записывал в книжечку, с которой не расставался, все понравившиеся ему народные присказки, меткие выражения и характерные обороты речи, утверждая, что это ему нужно для книги.

Перед самой войной 1914 года он перевел в Англию какую-то очень значительную сумму денег для приобретения нужных ему товаров. Война помешала сделке, и деньги остались за границей. Это позволило Чудакову после эмиграции развернуть (и не без успеха, как доходили слухи) в Лондоне суконную торговлю. Что стало с ним впоследствии и написал ли он свою книгу, мне неизвестно, да, по совести говоря, я этим особенно и не интересовался.