Валентина Мухина-Петринская - Корабли Санди

Санди взглянул на расстроенного отца, смущенную мать, убитую, разобиженную бабушку и на цыпочках вышел из комнаты.

"Пойду-ка я к Вовке Лисневскому!" - решил он. Вова был его одноклассник и жил в этом же доме, этажом выше.

Санди не любил семейных неприятностей.

Виктория Александровна прокралась перед сном к профессору. Он все еще работал Лицо его казалось грустным и усталым. Она обняла свекра и бережно поцеловала его в морщинистую щеку.

- Вам не будет одиноко, папа? - спросила она. Николай Иванович лукаво покачал головой.

- Я буду приходить к вам, - сказал он вполголоса. - Помнишь, как мистер Р. Уилфер у Диккенса. И наверно, так же протру головой стену над своим постоянным местом. У меня будет постоянное место, Вика?

- Будет, папа! Спасибо тебе за все, за все!

Глава четвертая

"ТЫ ЖЕ НЕ ЭГОИСТ?"

В середине ноября Дружниковы поменяли квартиру. Бабушка и дедушка переехали в просторную, двухкомнатную, возле самого института, директором которого был дедушка.

Вера Григорьевна отвела под кабинет мужу лучшую комнату, но профессор посоветовал оборудовать ее под столовую.

- У меня же есть кабинет на работе, - сказал он, - зачем мне два?

Теперь он задерживался в институте до глубокой ночи. Как не хватало Николаю Ивановичу голосов Санди, сына, Виктории, их шагов, приглушенного смеха! Конечно, он всегда мог к ним пойти, но застенчивому, несмотря на всю его известность, человеку не так легко это было сделать: "Они еще, наверно, от нас не отдохнули. Пусть побудут одни. Вместе". Нельзя забывать и о том, что профессор был далек от сына. Его давние неловкие и робкие попытки сблизиться с Андрюшей разбивались о холодную замкнутость сына. Только однажды Николай Иванович бросил жене упрек, что она восстановила против него их сына, но думал он об этом часто и никогда не смог простить этого жене.

Санди теперь жил у самых верфей. Из окон прежней квартиры бухта виднелась с птичьего полета, а теперь приблизилась, обрела запахи и звуки. Совсем рядом плескалась вода, зеленоватая, с радужными кругами от нефти, и уже не игрушечными казались корабли, а огромными, больше домов. Утром Санди будили гудки, и, когда он шел с учебниками к остановке троллейбуса, его догоняли и перегоняли рабочие в комбинезонах, куртках, ватниках. От их одежды исходил запах машинного масла, моря, табака. Вместе с ними каждое утро проходил и другой дед Санди - мастер кораблестроительного завода Александр Кириллович Рыбаков. Вот он стал бывать у них чаще, иногда прямо с работы - усталый, закопченный, вымазанный в мазуте, но неизменно веселый и горластый.

Виктория Александровна была очень счастлива, если, конечно, исключить ее мучительные тревоги в часы полета мужа. Она так и не привыкла, как другие жены летчиков, относиться к этому спокойно и всегда боялась аварии, беды.

Она купила недорогую мебель, веселые занавески, заказала стеллажи для книг, цветов, керамики и теперь с наслаждением все расставляла и развешивала. Ей помогали Санди, Ермак и Ата, ходившая к Дружниковым теперь почти каждый день.

Ату уже смотрела доктор Реттер и взялась делать ей операцию. В январе Ата должна была лечь в больницу. Девочка оказалась несколько ослабевшей, малокровной, и необходимо было подлечить и подкрепить. Виктория Александровна договорилась с врачом интерната, и Ату пока освободили от дежурств и от домоводства, так раздражавших ее.

- Только не разбейте что-нибудь! - сказала, улыбаясь, Виктория. (Попробую иногда опускать отчество. Мама выглядела так молодо, что ее почти Все звали просто Виктория или даже Вика.)

Ребята озоровали, как маленькие, и вырывали друг у друга молоток и гвозди.

- Я буду вешать картину, я! - настаивала Ата. Опомнившись, мальчики уступили. Ата торжествующе схватила картину и полезла с ней на стул.

- Здесь или выше прибить? - оживленно спрашивала девочка.

- Пожалуй, здесь, - решила Виктория. Ата ловко вбила гвоздь.

- Только посмотрите, теперь не криво?

- Очень хорошо, Ата!

"Как она всегда тщательно одета, а ведь могла бы где-нибудь не застегнуть, не заметить, слепая все-таки!" -с невольным уважением подумала Виктория.

На Ате было яркое клетчатое платье - красное, коричневое и желтое, уже поношенное, но выстиранное и отутюженное. Каштановые, с медным отливом, волосы, тщательно причесанные, заплетены в две косы и завязаны сзади желтой лентой. Было поразительно, как эта слепая тянется к свету, как она ненавидит все темное и мрачное.

Однажды, когда она пришла к Дружниковым, на Виктории было черное платье. Ата поцеловала Сандину маму, к которой сразу так страстно привязалась, что Санди справедливо полагал: "Ата ходит не ко мне, а к маме!" Но вдруг лицо девочки омрачилось.

- Зачем вы надели это? - показала она на платье.

- Но почему? - хотела допытаться Виктория. - Это хорошее платье, шелковое. Погладь рукой. Не правда ли, приятно на ощупь?

Ата резко покачала головой:

- Нет, очень неприятно. Зачем вы...

- Разве ты видишь его?

- Я ничего не вижу. Я незрячая. (Ата не выносила слово слепая.) Но я же чувствую... Что-то неприятное, словно пауки...

Ата панически боялась пауков. Кажется, единственное, чего она боялась, была тьма, наполненная пауками.

Чтобы сделать Ате приятное, Виктория Александровна переоделась, и с тех пор Ата больше не заставала ее в темном.

- Может, она потому так ненавидит завуча, что та всегда ходит, как ты говорил, в темном? - предположила в разговоре с сыном Виктория Александровна.

- Отчасти потому, - согласился Санди. - Но эта завуч такая зануда, мама. Она просто бесит Ату. Как бы тебе объяснить... Я понимаю, в чем тут дело... Ата ненавидит свою слепоту и все, что с ней связано: мрак, медлительность, осторожность, страх, крадущуюся походку. А эта Анна Гордеевна требует как раз всего того, что связано со слепотой.

- Но ведь Ата рано ослепла. Вряд ли помнит свет.

- Говорит, что помнит. У Аты еще одна странность...

- Какая?

- Она не любит слепых. Вот почему еще ей так тяжело в интернате. Ермак говорит, что другие слепые, наоборот, избегают зрячих. Держатся друг друга. Вот у них половина учителей слепые, так дисциплина и успеваемость выше у слепых учителей. Значит, ребята больше стараются для таких же, как они сами. Ата - наоборот. Знаешь, мама, по-моему, она в интернате боится.

- Чего?

- Она говорит, что, когда представит, сколько собралось вокруг незрячих, ей кажется... ну, словно сгущается тьма. И она просто дрожит, задыхается. А со зрячими она чувствует себя легко и радостно.

- У нее очень развито воображение, - заметила как-то грустно Виктория.

- Да. Она такая фантазерка. Она выдумывает разные истории. Иногда, когда в хорошем настроении, рассказывает их подругам в интернате... при условии, чтобы не садились слишком близко. За эти истории ей все прощают. Это Ермак мне сказал. Ермака она больше всех на свете любит...