Валентина Мухина-Петринская - Корабли Санди

- Вам, наверно, очень тяжело с моим сыном? - горько сказал Николай Иванович.

Они обращались друг к другу то на "вы", то на "ты". А Виктория называла его то отец, то Николай Иванович, как когда. Виктория ничего не ответила на его вопрос и стала поить его чаем.

Скоро Санди лег спать, у него глаза слипались, потому что привык ложиться ровно в одиннадцать часов. Виктория Александровна задернула за ним занавеску, и Санди тотчас уснул.

Но потом он проснулся неизвестно через сколько времени и в полудреме стал слушать разговор мамы и дедушки.

- Он все время дуется, словно я в чем-то перед ним виновата,- тихо говорила мать.- Я с детства не переношу, когда на меня сердятся... На меня нападает тоска. Я спрашиваю: "Андрей, ты на меня сердишься?" Он удивляется: "За что?" Действительно, за что... Я никогда никому об этом не рассказывала. Не вынесла бы, чтобы о моем муже сказали с осуждением. Даже дома не говорила. Отец горяч, мачеха тоже. И они слишком любят меня.

- Вы думаете, я не люблю маленькую Вику? - грустно спросил дедушка

- Спасибо. Вы всегда относились ко мне очень хорошо. Но все же Андрей ваш сын. Я хотела посоветоваться. Меня беспокоит...

- Что вас тревожит, Вика?

- Неделю или полторы он ясен, ласков, добр ко мне и к Санди... Потом настроение его портится. Он делается зол, угрюм, раздражителен, замкнут. Из него слова не вытянешь. Это длится три, четыре или пять недель. Потом снова просвет - мы счастливы,- и опять недели мрачности. Вот так длится пятнадцать лет. Иногда мне приходит в голову... Может, это болезнь?

- Не думаю, Вика.

- Но почему? Я спрашивала его не раз: "Может, ты разлюбил меня? Тогда давай разойдемся". Когда он в хорошем настроении, то утеряет, что любит меня больше жизни. Когда в плохом, то просто звереет от этих вопросов: "Это ты меня не любишь! Потому и хочешь развода". И вот... если его демобилизуют... Это будет крушением всей его жизни. Я боюсь. Где он сейчас? Уже два часа ночи. Где-то бродит по ночному городу и переживает. Сам. Один.

Профессор подавленно молчал.

- Вам пора отдыхать, - сказала Виктория Александровна.- Я вызову такси, отец.

Санди уснул, не дождавшись ухода дедушки. Слышал он этот разговор спросонок, но потом он вспомнился ему явственно.

Андрей Николаевич пришел на рассвете и сразу лег спать. Утром, уходя в школу, Санди узнал, что отца списали на землю.

Глава шестая

"ЕРМАК ЗАЩИЩАЕТСЯ САМ!"

Опять Ермака не было в школе, и Санди решил навестить его, пусть даже вызвав неудовольствие. Санди запомнил из рассказа бабушки: улица Пушечная, дом номер один.

Наскоро пообедав у бабушки (дома был только отец, страшно раздраженный и злой, мама - на дежурстве в больнице), Санди, никому не говоря, отправился на Пушечную.

Дом он нашел скоро - старый, облупленный. Улица обрывалась внезапно, будто ее переломили пополам, как хлебный батон. За обрывом сверкало на солнце лилово-зеленое море - нее в солнечных зайчиках. Сквозь булыжную мостовую - наверное, еще в прошлом веке мостили - всюду пробивалась трава. Несмотря на декабрь, иные деревья не сбросили листья, другие уже приготовились к зиме. Но она никак не наступала. Миндаль стоял в недоумении: может, уже пора цвести?

Во дворе о чем-то совещались два испуганных мальчугана. Санди хотел их спросить, где живет Ермак, но они сами бросились к нему и, шепелявя, сообщили, что какого-то Кольку взяли в плен мальчишки "с того двора", заперли в сарай и будут его сейчас пытать!

- Не по правде же будут? - успокоил Санди ребятишек. Но они не успокоились, лучше зная противника.

- По правде, как вчера в телевизоре!

Пришлось идти освобождать пленного. У дверей сарая стояли на страже два "фашиста", лет по десяти. Не вступая с мелкотой в разговоры, Санди открыл щеколду и освободил толстогубого черноглазого мальчишку, который в тоске стоял посреди сарая, заваленного дровами и хламом. Воспоминания о вчерашнем телевизионном представлении не прибавляли ему мужества. Под охраной Санди ребята вернулись в свой двор. Санди попросил Кольку показать, где живет Ермак. Ребята охотно проводили освободителя в длинный захламленный коридор.

- Вон номер семнадцать! - И ребята убежали. Санди несмело постучал в дверь.

- Войдите! - отозвался на удивление приятный мужской голос, бархатистый баритон.

Санди вошел. Сердце у него сильно билось. Он сам не знал, что ожидал там увидеть. Страшные преступные рожи? Воровской притон? Жилище Феджина?

Представляю испуганнее, растерянное лицо Санди, когда он в новом, с иголочки, пальто, чистеньком школьном костюмчике с белоснежным воротничком стоял на пороге в тоске, как тот Колька, ища глазами Ермака. Но Ермака не было.

На смятой, грязной кровати - подушки в перьях - тяжело спала пьяная женщина. Обесцвеченные химикатами, сухие тусклые волосы закрыли ей лицо. Санди отвел глаза.

У квадратного, накрытого ободранной клеенкой стола, заставленного чем попало, вплоть до сапожной щетки и пустой баночки из-под ваксы, рядом полбуханки черствого хлеба, сидел высокий, дородный мужчина в застиранной полосатой пижаме. Мужчина, несмотря на мешочки под глазами и не

которую одутловатость, был очень красив. (В двадцать лет он наверно, сводил с ума всех девчонок. Но и теперь на него оборачивались на улице!)

Самое красивое в его лице был нос, словно точеный, с нервными, подвижными ноздрями. Глаза тоже красивые - большие, зеленовато-голубые, ясные, как у ребенка. Высокий, "мыслительный" лоб, тонкие густые брови, выразительный рот (лучше всего он выражал иронию), бледное надменное лицо его кожа не поддавалась загару. И руки у Ермакова отца были красивые, с длинными, тонкими пальцами музыканта. Обильные поповские волосы, светло-каштановые, уже начавшие редеть, но еще волнистые и блестящие, с застрявшим среди них куриным пухом от подушек.

Санди смущенно поклонился Станиславу Львовичу и пробормотал, что он товарищ Ермака и зашел узнать, не заболел ли...

- А-а! Садитесь, подождите. Ермак скоро придет. Он пошел на рынок. Мы еще не обедали.

Санди неловко сел на табуретку, предварительно убрав с нее огромную кастрюлю с остатками вчерашней каши.

Отец Ермака добродушно рассматривал Санди, а Санди - его. Кажется, они друг другу понравились. Взглянув на спящую жену, Зайцев-старший встал и заботливо прикрыл ее ноги одеялом. Потом сел на прежнее место.

- Простите, ваша фамилия? - полюбопытствовал он, обращаясь к Санди, как к взрослому.

Санди, почему-то покраснев, отрекомендовался. Зайцев удивился и переспросил. Затем стал расспрашивать Санди о его отце. Санди сказал, что отец - летчик, не упомянув насчет болезни и списания на землю: больно было об этом говорить.

- Ермак ни словом не обмолвился, что дружит с вами! - удивился Станислав Львович.- Какой, однако, скрытный. И в кого он только уродился? У меня и у матери душа нараспашку.