Сергей Зенкин - Интеллектуальный язык эпохи: История идей, история слов

Там же. С. 89–90.

Волошинов В. Н. Философия и социология гуманитарных наук. СПб.: Аста-Пресс, 1995. С. 92.

Барт Р. Риторика образа // Барт Р. Избранные работы. С. 316. Перевод Г. К. Косикова.

Любопытно, что один из таких механизмов может, по Барту, имитировать «разоблачение предрассудков» — классическую интеллектуальную операцию просветительской критики. Анализируя один из типичных сценариев рекламы, Барт саркастически резюмирует его риторическое «послание», где «предубеждением» фактически объявляют самостоятельное критическое мышление: «Вот и мы тоже избавились от дорого стоившего нам предубеждения — действительно, оно стоило нам слишком дорого, слишком многих сомнений и возмущений, слишком мучительной борьбы и одиночества» ( Барт Р. Операция «Астра» // Барт Р. Мифологии. М.: Академический проект, 2008. С. 108).

Althusser L. Idéologic et appareils idéologiques d'État //Althusser L. Positions. P.: Éditions sociales, 1976. P. 126.

Примерно так же и Маркс писал, что «теория становится материальной силой, как только она овладевает массами» ( Маркс К. К критике гегелевской философии права [1843] // Маркс К., Энгельс Ф. Избранные сочинения. Т. 1. М.: Политиздат, 1984. С. 8).

Бахтин М. М. Дополнения и изменения ко второму изданию книги о Достоевском // Бахтин М. М. Собрание сочинений. Т. 6. М.: Русские словари — Языки славянской культуры, 2002. С. 309. Термин «драматизация» с оговорками применим к концепции Бахтина, который, как известно, считал драму жанром непригодным для диалогической разработки слова; тем не менее он сам применял слово «драма», в более широком трансгенерическом смысле, для характеристики диалогического процесса в романе — например, внутренняя речь героев Достоевского, пишет он, «развертывается как философская драма, где действующими лицами являются воплощенные, жизненно осуществленные точки зрения на жизнь и на мир» ( Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского [1963] // Там же. С. 266).

В книге о Достоевском слово «жизненный» непосредственно сопрягается с понятием «идеологии», напоминая о «жизненной идеологии» в «Марксизме и философии языка» Волошинова: «Каждое лицо входит […] как символ некоторой жизненной установки и идеологической позиции, как символ определенного жизненного решения тех самых идеологических вопросов, которые его [героя. — С.З.] мучат» (Там же. С. 265–266).

См. там же, по предметному указателю.

Baudrillard J. Simulacres et simulation. P.: Galitée, 1981. P. 48.

Ibid. P. 32.

См.: Зенкин С. Н. Жан Бодрийяр: время симулякров // Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М.: Добросвет, 2000. С. 5—40.

Baudrillard J. Op. cit. P. 10.

Барт Р. Мифологии. С. 262. См. более подробный анализ этого места в моей вступительной статье к «Мифологиям» (Там же. С. 47–51), а также в отдельной статье: Zenkine S. Roland Barthes et Nekrassov : un jeu avec les mythes // Rencontres: Revista do Departamento de Francês. São Paulo, 2005 (фактически 2006). № 10. P. 113–123.

Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. С. 46–47.

См.: Ролан Барт о Ролане Барте. М.: Ad marginem, 2002, passim.

Это касается и новейших теорий, предложенных в работах: Слотердайк П. Критика цинического разума. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2001 [1983]; Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М.: Художественный журнал, 1999 [1989].

В стихотворении Иванов ведет изощренную игру с именем и псевдонимом Сологуба. В одном из вариантов мифопоэтическое «истолкование имени» дается прямо в заглавии: «Федору Сологубу (в истолковании: Божидару, нарекшемуся Солнце губителем)». См. об этом: [Шишкин 1996: 146].

Слово «апотропей» восходит к древнегреческому αροτροπαιον и означает буквально «отвод». Апотропеями называли магические предметы, предотвращающие беду. Такими предметами могли быть рисунки, ювелирные изделия, статуэтки. Апотропей принимали самый разный, в том числе антропоморфный вид: «отводящая» рука в исламских культурах и в древней Индии, защищающий от «сглаза» глаз в составе различных изображений и т. д. [Eibl-Eibesfeldt, Sütterlin 1992: 397–407]. Антропоморфизм в апотропее мог сочетаться с теоморфизмом: так, в Древней Греции апотропеические функции выполняла фигура Аполлона, которому следовало приносить жертвы для защиты от болезней [Huber 2005: 127].

Надо отметить, что и культурно-антропологические идеи В. Я. Проппа оказываются вписаны в контекст философской антропологии того времени. В своей книге 1946 года «Исторические корни волшебной сказки» Пропп поднимает проблему магической защиты от угрожающей действительности, отождествляя с оберегом не только вещь, но и сопровождающий ее использование текст: «Рассказ есть своего рода словесный амулет, средство магического воздействия на окружающий мир» [Пропп 1946: 332].

Для антропологии этой эпохи вообще характерно определять человека через его Другое. Так, в книге «Первобытный человек и поздняя культура» Гелен пишет: «Озадаченный загадочностью бытия и своего собственного существования человек настраивается на то, чтобы обозначать себя через Не-Я , через Другое-чем-Человеческое. Его самосознание опосредованно , его старания по самоопределению приводят всегда к тому, что он отождествляет себя с нечеловеческим» [Gehlen 1964: 16].

К примеру, «зло» в понимании Батая может выступать в функции апотропея, будучи коренным свойством литературы, в рамках которой современный человек только и может достичь подлинной суверенности.

В 1946 году Хайдеггер испытывал полный упадок физических и духовных сил и проходил курс лечения у барона Виктора фон Гебзаттеля в санатории под Баденвайлером. Как утверждает сам Хайдеггер, ему стало плохо во время «инквизиторского допроса». После того как Хайдеггер вышел из санатория, вокруг него образовалась полоса отчуждения [Сафрански 2005: 464], чему в немалой степени способствовало то, что в январе 1946 года он был лишен права преподавания и уволен из университета. Только в зимнем семестре 1951/52 года ему позволяют вернуться к должности во Фрейбургском университете.

«Вместе с Целительным в просвете бытия сразу является злое. Его существо состоит не просто в дурном человеческом поведении, но покоится в злобном коварстве ярости. То и другое, целительное и яростное, однако, лишь потому могут корениться в бытии, что бытие само есть поле спора» [Хайдеггер 1993: 22].

Тот же мотив прослеживается в эссе «Проселочная дорога» (1949), где опасность проявляется в шуме и грохоте технических аппаратов, отвлекающих человека от его «пути» — проселочной дороги.