Вернер Зомбарт - Буржуа

А потом в XVII столетии наступает полное оцепенение, о котором так часто рассказывалось. Предпринимательский дух ослабевает, деловые интересы угасают: дух нации отчуждается от всего хозяйственного и обращается к церковным и придворным или рыцарским делам. Как на земледелии, так и на торговле тяготело теперь пятно занятия, не подобающего человеку хорошего рода. Это было то, что казалось иностранному наблюдателю — итальянцу, нидерландцу, французу, англичанину — таким непонятным, что они обозначили это испанской ленью. «У всех, — говорит Гвиччиардини, — в голове дворянское самомнение. В 1523 г. кортесы принесли просьбу королю, чтобы каждый испанец мог носить шпагу; два года спустя они произносят великое слово, что гийосдальго лучшей природы, чем плательщики податей» (185). Гийосдальго рассматривались как истинное зерно нации: государственные должности предоставлялись им; города были недовольны, если кто-нибудь, занимавшийся промыслами, делался у них коррегидором; кортесы Арагоны не потерпели бы в своей среде никого, кто когда-нибудь занимался куплей-продажей; коротко говоря, благоволение общественного мнения было обращено на сословие гийосдальго. Каждый желал вести свою жизнь, как они, в высокой чести и без тягостного труда. Бесчисленное множество людей предъявляли справедливые и вымышленные притязания на привилегии гидальквии; об этом шло столько споров, что в каждом суде всегда для них была предоставлена суббота; она использовалась целиком, и все же ее часто не хватало. Естественно, что впоследствии образовалось вообще известное отвращение против ремесла и торгового занятия, против промышленности и трудолюбия. (Ранке, у которого я заимствую эти строки (186), продолжает затем, что нас, однако, уже совершенно не касается: «Разве это уже так безусловно прекрасно и похвально — посвятить свои дни занятиям, которые, будучи сами по себе незначительными, все же заставляют посвящать всю жизнь на то, чтобы наживать деньги от других? Лишь бы только вообще заниматься благородным и хорошим делом!») «С материальными интересами дело обстоит так же, как и с другими людскими делами. Что не пустит живых корней в духе нации, не может достичь истинного расцвета. Испанцы жили и творили в идее католического культа и иерархического мировоззрения; использовать его как можно шире они считали своим призванием; их гордость состояла в том, чтобы удержать то положении, которое делало их к тому способными; впрочем, они стремились наслаждаться жизнью в веселом времяпрепровождении, без тягот. К трудолюбию и наживе путем прилежного труда они не питали никакой склонности» (187).

Доказательства совершенно чуждого капиталистическому духу стиля их жизни я приводил уже раньше: см. выше с. 107. И в колониях, где поселились испанцы и португальцы, стал скоро господствовать тот же дух (188).

Франция во все времена была богата крупными и гениальными предпринимателями преимущественно спекулятивного духа: быстрыми, всеобъемлющими в своих планах, решительно действующими, полными фантазии, немного хвастливыми, преисполненными увлечения и подъема, что достаточно часто ставит их в опасность потерпеть крушение или даже кончить тюрьмою, если они раньше еще не ослабли или не были сломлены физически. Таким типом был Жак Кёр, живший в XV столетии, — тот человек, который силой своей гениальной личности на короткое время привел в состояние блестящего расцвета французскую крупную торговлю. Он владеет семью галерами, дает работу 300 факторам и поддерживает сношения со всеми большими приморскими городами мира. «Милость, которою он пользовался у короля (он был казначеем Карла VII), приносила пользу его коммерческим предприятиям в такой мере, что никакой другой французский купец не мог с ним конкурировать. Более того, контора этого одного человека представляла собою мировую торговую силу, которая соперничала с венецианцами, генуэзцами и каталонцами». Суммы, которые он собирал в этой торговле, а также и путем некоторых не совсем безукоризненных финансовых операций, он употреблял на то, чтобы сделать весь двор своим «должником» и тем самым, в конце концов, своим врагом, Конец его известен: обвиненный в государственной измене, в подделке монеты и т. д., он арестован, лишается своего имущества и подвергается изгнанию.

Вполне родственное явление представляет в эпоху Людовика XIV великий Фукэ и эти авантюристы-спекулянты весьма крупного калибра, рядом с которыми многочисленные мелкие ведут свое дело в подобном же духе, остались до наших дней — до Лессепсов и Бонкуров, Рошфоров, Эмберов и Депердюссенов — особенностью Франции! Саккары!

Немножко жестоко, но в основе метко охарактеризовал этот несколько «ветреный» характер предпринимательства своих соотечественников уже Монтень, сказав о них однажды: «Я боюсь, что глаза наши больше нашего желудка; и у нас (при завладении новой страной) больше любопытства, чем постоянства: мы обнимаем все, но в наших руках ничего не остается, кроме ветра» (189).

Здесь нет противоречия, если мы в то же время во Франции со времени Кольбера до сегодняшнего дня слышим трогательные жалобы о «недостатке предпринимательского духа» у французского коммерсанта. Эти жалобы, очевидно, относятся, к большой массе средних купцов и промышленников и к «солидным», хотя и обладающим более далекой перспективой предприятиям. «У наших купцов, — жалуется Кольбер, — нет никакой инициативы, чтобы браться за вещи, которые им не знакомы» (190). Какой труд затрачивал этот в самом истинном смысле «предприимчивый» государственный человек, чтобы преодолеть косность своих соотечественников, когда дело шло, например, об основании заморской компании, как «Compagnie des Indes Orientates»! Тут устраиваются заседания за заседаниями (с 21 по 26 мая 1664 г. — три), в которых богатых и влиятельных купцов и промышленников обрабатывают, чтобы они решились подписаться на акции (191) (то же и ныне, когда «Научная академия» или «Восточное общество» должны быть основаны на добровольные взносы богатых людей).

Прочтите книги Сайу, Блонделя и других основательных знатоков французской хозяйственной жизни, и вы увидите, что они настроены на тот же тон, что и заявления Кольбера.

Косным, даже ленивым слыл французский коммерсант — прежнего времени. «Патриотический купец», с которым мы уже частенько встречались на нашем пути (192), жалуется в середине XVIII столетия на то, что во французских предприятиях так мало работают; он бы хотел, чтобы его сын работал «день и ночь», «вместо двух (!) часов в день, как это обычно во Франции». Впрочем, книга сама служит доказательством, что дух Франклина во Франции того времени далеко не у всех купцов пустил корни: она полна романических идей, полна увлечения, полна рыцарских склонностей — несмотря на ее тоску по американскому укладу жизни.