Владимир Муравьев - Истории московских улиц

А в это время родственники в приемной ожидали известий. Недаром это трехэтажное здание тогда называли расстрельным домом. А Ульриха - Хозяином расстрельного дома..."

В "Мемориале" хлопотали о том, чтобы в расстрельном доме открыть Музей памяти жертв репрессий, но хлопоты остались тщетными.

Реалистическую картину быта и обстановки на Лубянке в конце 1920 начале 1930-х годов рисует историк и мемуарист С.Каган - племянник Л.М.Кагановича в книге о жизни и деятельности своего дяди. С.Каган писал ее, основываясь на рассказах дяди и документах, поэтому она имеет ценность достоверного первоисточника.

Л.М.Каганович не был профессиональным чекистом, но в свое время Дзержинский выдвинул лозунг, что все коммунисты должны пройти через службу в ЧК, и многие руководители партии какое-то время работали там. "Лазарь убедил Сталина, - пишет Каган, - поручить ему организовать административную группу для выполнения особых задач. Для осведомленных это был "отдел мокрых дел". "Мокрые дела" - значит кровавые дела. Лазарь получил кабинет на четвертом этаже в доме № 2 на площади Дзержинского. Там был штаб ОГПУ, известный также как Центр. Из окна кабинета открывалась площадь, и можно было наблюдать за всеми, кто входил и выходил через главный вход. Единственный недостаток здания заключался в том, что на всех окнах стояли решетки или же имелись металлические шторы. Лазарь слышал, что об этих мерах безопасности распорядился сам Сталин.

В семь утра к шести подъездам здания направлялось множество сотрудников ОГПУ. Они приходили так рано, чтобы успеть сходить в буфет на восьмом этаже, в котором предлагались хорошие завтраки из молока, яиц, ветчины и фруктов, и все бесплатно.

Коридоры здания были выкрашены в светло-зеленый цвет и освещались большими белыми плафонами. Ковры отсутствовали. Тот же зеленый цвет царил в кабинетах. Они были просторны, но почти без мебели. Стоял обычно стол и несколько стульев с прямыми спинками. Удобств явно не предусматривалось. В каждом кабинете был стальной сейф, который в конце рабочего дня опечатывался.

В коридорах дежурили солдаты из подразделения внутренней охраны. Они носили бежевые гимнастерки, на воротниках которых были синие петлицы с красными кантами. Эти петлицы считались знаками чести, достоинства, уважения и страха.

Кабинет Лазаря отличался от большинства других. Там стоял массивный письменный стол из дуба, три деревянных стула и еще один стол для заседаний. На одной стене висел портрет Дзержинского, на другой - Сталина. На письменном столе несколько телефонов. Два - особо важные. Справа аппарат прямой связи со Сталиным. Слева "вертушка" - специальная сеть, к которой подключены телефоны членов ЦК".

В официозной советской литературе двадцатых-тридцатых годов, особенно в поэзии, образ чекиста рисуется в романтико-героическом плане. Это абсолютно положительный герой.

Хрестоматийно известны строки из поэмы Маяковского "Хорошо!", содержащие совет юноше делать жизнь "с товарища Дзержинского".

В 1927 году Маяковский написал стихотворение "Солдаты Дзержинского": "Солдаты Дзержинского, - утверждал он, - Союз берегут" и считал их существование "железной необходимостью". В другом стихотворении - "Дачный случай" (1928 г.) - он рассказывает, как однажды в подмосковное Пушкино, где поэт летом жил на даче, приехали гости-чекисты. Они были по-домашнему, в штатском, в дорогих английских костюмах, им подстать спутницы - "будто "мадам" шелками обчулочены". После обеда все, в том числе и Маяковский, пошли прогуляться в лес. Сначала "вола вертели и врали", потом чекисты достали "из кармана из заднего браунинги и маузеры" и стали стрелять "за пулей пуля" в пень, в цель - газету, которая стала "как белое рваное знамя". Отстрелявшись, "компания дальше в кашках пошла" и вновь их беседа "в меру пошла".

Заканчивается стихотворение выводом, довольно странным на сегодняшний взгляд, но для Маяковского, вероятно, логически вытекающим из рассказанного эпизода: "революция... всегда молода и готова".

Чекисты плотно окружали поэта: секретными сотрудниками ГПУ-НКВД были его ближайшие друзья Брики - "Ося и Лиля", завсегдатаем в Лефе был один из высших чинов НКВД Я.С.Агранов, которого Маяковский по-дружески называл Яней, Агранычем. Маяковский поддерживал приятельские отношения и с целым рядом других работников НКВД.

"На лефовских вторниках, - пишет в своих воспоминаниях Е.А.Лавинская, дочь художника-лефовца, - стали появляться все новые люди - Агранов с женой, Волович, еще несколько элегантных юношей непонятных профессий. На собраниях они молчали, но понимающе слушали, умели подходить к ручкам дам и вести с ними светскую беседу. Понятно было одно: выкопала их Лиля Юрьевна. Мне по наивности они казались "лишними людьми" нэповского типа".

Маяковский полагал, что чекистов к нему привлекают дружеские чувства и интерес к литературе, но это была высокопрофессиональная и артистически организованная слежка.

Интеллигенция, как ныне хорошо известно, с первых дней создания ЧК находилась под ее пристальным наблюдением и была постоянной жертвой террора. Яков Саулович Агранов (1893-1938) - комиссар государственной безопасности 1-го ранга (высшее звание в органах, его имели лишь девять чекистов, причем ни Ягода, ни Ежов этого звания не имели), зампред ОГПУ, 1-й замнаркома Внутренних дел, начальник секретно-политического отдела был главным специалистом по "работе" с интеллигенцией; ему поручали самые сложные дела, с которыми он всегда успешно справлялся: дело о Кронштадтском мятеже, дело Таганцева, по которому был расстрелян Н.С.Гумилев, Шахтинский процесс, процесс Промпартии, Союзного бюро меньшевиков, дело историков, академиков-славистов и другие. В 1937 году Агранов был обвинен "во вредительстве в органах НКВД" и в 1938-м расстрелян. Его сотрудники в своих свидетельских показаниях рассказывали о методах его следственной работы: "Агранов требовал от нас готовить схемы показаний заблаговременно и брать показания только по этим схемам" (т.е. создавать выдуманные, фальшивые дела), "Агранов инструктировал: на первом же допросе подследственному нужно объяснить, что его все равно расстреляют независимо от того, признается он или нет. Но если признается и напишет Ежову заявление об этом, то есть маленькая надежда, что ему оставят жизнь", в случае же, если подследственный отказывается давать требуемые показания, то его следует припугнуть: "Мы с вами стесняться не будем, язык вырвем, все равно заговорите". В то же время сам Агранов использовал для получения "признательных показаний" широкую палитру способов морального воздействия: от выражения дружеских чувств к подследственному до провокаций и прямых угроз.