Алан Мурхед - Борьба за Дарданеллы

Все это было столь же старо, как сама война, но ранние августовские дни были ужасно жаркими, мухи и комары скакали по розовой солдатской коже, и солдаты быстро подхватывали эндемическую дизентерию. В ожидании они занимались сплетнями, и ходившие слухи вовсе не помогали поднятию духа. 6 августа сжимающее душу бесконечное ожидание стало таким же, если не хуже, как и перспектива самого боя. Им очень хотелось покончить с ожиданием.

В штабе на Имбросе царило напряжение другого рода, потому что каждому было прекрасно видно, что у них — шанс карточного игрока, и не исключено, последний шанс. В душе они себя убеждали, что в пределах возможного учтена всякая неожиданность, что план хорош, что нет причин для поражения, но, когда ранее столь многое происходило вопреки намерениям, сейчас трудно было испытывать эмоциональный подъем. В такие моменты Гамильтон всегда был на высоте. Он был вежлив, терпелив и внешне полон мудрой уверенности, он излучал вокруг себя ауру власти, и его очень уважали. Но кора была тонкой, и в штабе не случайно возникали споры. Недолюбливали французов и точно так же новичков, прибывающих из Англии. Штаб, конечно, был начеку в отношении проявления какого-либо превосходства со стороны офицеров, служивших на фронте, и у штаба часто вызывали раздражение тыловики.

Несмотря на подкрепления, все еще не исчезало ощущение непропорционального отношения к Дарданеллам в сравнении с Французским фронтом, и продолжалась бесконечная телеграфная баталия с военным министерством. В июле Черчилль должен был приехать в Галлиполи, и это событие там ожидалось с большим нетерпением. Но однако, в последний момент этот визит был блокирован политическими противниками Черчилля в кабинете, и вместо него был отправлен секретарь комитета имперской обороны полковник Морис Хэнки. Вначале Гамильтону было трудно сдерживать свою антипатию к этому сравнительно младшему офицеру, который подчиняется напрямую кабинету в Лондоне, и, только когда Хэнки провел на Имбросе около недели, штаб понял, что тот стремится использовать свои исключительные таланты лишь для блага дела.

Маккензи описывает странную сцену, когда он однажды обедал вместе в генералами в их столовой в штабе. «Рядом со мной, — пишет он, — сидел сэр Фредерик Стопфорд, человек огромной доброты и личного обаяния, разговор с которым к концу обеда не оставил у меня ни малейшей надежды на победу в Сувле. Причиной для таких опасений была его неспособность нейтрализовать нового генерала, сидевшего напротив, бывшего одним из командиров бригад в его армейском корпусе. Этот бригадир разглагольствовал чуть ли не со свирепостью о безумии плана операций, составленного главным штабом, а в это время сэр Фредерик Стопфорд пытался по-отцовски увещевать его. Я посмотрел в ту сторону стола, где сидели Эспиналь и Донэй (офицеры штаба Гамильтона), но те были вне пределов слышимости, и догматический бригадир продолжал, не встречая сопротивления, перечислять многочисленные военные аксиомы, которые были упущены в плане операции на Сувле. И он поклялся, что не двинется ни на метр до тех пор, пока вся дивизионная артиллерия не окажется на берегу. Я ждал, что сэр Фредерик даст отпор этому неприятному и приводящему в уныние выскочке, а тот занимался уговорами, был учтив, по-отцовски мягок, но вовсе не был командиром армейского корпуса, которому доверена главная операция, способная за двадцать четыре часа изменить весь ход войны».

Позицию, которой Гамильтон придерживался в то время, трудно понять, потому что ныне он нарушал все правила, которые впоследствии были развиты фельдмаршалом Монтгомери в подобных операциях во Второй мировой войне. Он разрешал своим младшим командирам критиковать и изменять его план и никогда не доводил до них устно, что же точно от них требовалось делать. Вместо того чтобы держать ход сражения под своим контролем, он предоставлял генералам и бригадирам право действовать по собственному усмотрению, они должны были идти вперед, «если возможно». Точно так же Гамильтон не сумел навязать свою волю Китченеру и военному министерству. Он не хотел этих новых командиров, это были очаровательные в своем кругу люди, но они были в возрасте, и им фатально не хватало боевого опыта. Тем не менее, он согласился с их назначением. Что тогда требовалось, так это молодые командиры с закаленными войсками, но на Сувле было по-другому.

Если бы Гамильтон знал, что в его армии был такой человек с исключительными способностями, который бы как раз подошел для руководства операцией в Сувле. Это был бригадный генерал по имени Джон Монаш. Монаш остается какой-то загадкой времен Первой мировой войны, потому что, хотя Гамильтон и заметил, что это способный офицер, никто ни в Имбросе, ни на АНЗАК, ни где-либо еще не разглядел его особые качества лидера. Это был австралийский еврей уже пятидесяти лет от роду, а его достижения были просто экстраординарны: он был доктором технических наук, а также имел ученые степени в искусстве и юриспруденции. Кроме этого, глубоко разбирался в музыке, медицине и германской литературе. Военная служба для Монаша была просто хобби, но ей он отдал с воодушевлением ряд лет, а когда с началом войны пошел в армию добровольцем, ему присвоили звание полковника. Он принял бригаду в АНЗАК на берегу в апрельском десанте и с тех пор хорошо проявил себя в делах на том узком фронте, Но не поднялся выше звания бригадира.

Этому человеку вскоре суждено подняться до командования армейским корпусом во Франции, а к концу войны его расценивали как возможного преемника Хейга на посту главнокомандующего всеми британскими армиями во Франции.

«К сожалению, — писал в своих мемуарах Ллойд Джордж, — британцы не выдвинули ни одного военачальника, который бы, с учетом всех обстоятельств, более заметно подходил для этого поста (чем Хейг). Без сомнений, Монаш подошел бы, если бы ему была предоставлена возможность, но величие его способностей не привлекло внимания кабинета ни в одном из донесений (из Галлиполи. — Примеч. пер.). Трудно ожидать от профессиональных вояк радостного обнародования того факта, что, когда началась война, величайшим стратегом в армии был штатский и что их превзошел человек, лишенный их преимуществ в подготовке и учебе... Монаш был... самым сообразительным генералом во всей британской армии».

Но в августе 1915 года никто не описывал Монаша такими терминами, и вправду о нем никто ничего не слышал за пределами его узкого круга. В наступающем сражении ему поручалось лишь провести одну из колонн АНЗАК по окружной дороге на Сари-Баир.

Сам план был открыт для серьезной критики. За исключением десанта на Сувле, он не вынуждал турок к активному сопротивлению британцам. Наоборот, это британцы должны были оказывать сопротивление туркам. Главный удар предлагалось нанести по Чунук-Баиру, самому укрепленному вражескому району. И при этом удар не был сконцентрированным на широком управляемом фронте, а как раз возникла огромная скученность, в условиях которой вести бой одновременно могли лишь немногие. И бои должны вестись на самой пересеченной местности, где все и вся может пойти не по плану. Плацдарм АНЗАК был абсолютно защищен, и турки даже не питали надежду вытеснить союзников оттуда. Он представлял собой отличный учебный плац, и свежее пополнение, поступающее из Соединенного Королевства, можно было бы разместить там с задачей удерживать рубеж, пока основной удар будет нанесен не по Чунук-Баиру, а по Сувле.