Лев Сирин - 1991: измена Родине. Кремль против СССР

– Почему вы несколько раньше не попытались выполнить свой профессиональный и гражданский долг, Виктор Иванович? В ноябре 1991 года ведь Горбачева уже никто не боялся…

– Раньше не было формальных оснований для привлечения Горбачева к уголовной ответственности. Упомянутые постановления Госсовета были приняты 6 сентября 1991 года, а менее чем через два месяца я уже возбудил дело. Ведь об этих заседаниях Госсовета мало кто знал. Они собирались кулуарно. Как только эти документы всплыли, мы их проанализировали, и я тут же возбудил уголовное дело. Это во-первых. Во-вторых, мое стремительное увольнение доказывает, что у Горбачева все властные рычаги были по-прежнему в руках, и он свободно ими пользовался.

– Подспудная жажда прославиться, войти в историю, вами совсем не двигала в то время?

– Какая слава, о чем вы говорите?! Я был десятым ребенком в семье и воспитывался родителями, простыми деревенскими людьми. Они вдалбливали нам с детства: работайте, живите дружно, не воруйте, не лгите. Кроме того, работа в органах прокуратуры в советское время подразумевала, что закон надо выполнять. Видимо, этого чувства у меня было с избытком. Я абсолютно не думал ни о какой славе. Мысли были о том, как жить дальше. В тот день, уходя на работу, я сказал жене: «Надюша! Я сегодня возбуждаю уголовное дело в отношении президента. Как ты на это смотришь?» Она ответила: «Витя, я всегда верила в твой разум: как сделаешь, так и сделаешь. За меня не волнуйся, мы всегда будем с тобой». У нас уже была дочка Катюшка. Я поблагодарил жену и заверил, что наша семья ни рубля из-за меня не лишится. Я же понимал, что теряю. За выслугу лет, звезды плюс ставка я получал больше, чем Николай Иванович Рыжков! Рыжков получал 1200 рублей, Горбачев 1300, а я 1250 рублей. Но я сдержал обещание. Работал в редакции и консультировал в одной коллегии. Восполнял прокурорские заработки. Где-то на третий-четвертый день уже пошли журналисты. Тем не менее до конца значения своего поступка я не сознавал.

– Если бы ваш поступок обернулся снятием Михаила Сергеевича с президентской должности, оставалась вероятность спасти Советский Союз или в тот момент он уже был обречен?

– Мы и тогда еще могли спасти Советский Союз! В ноябре 1991 года фатальной неизбежности его крушения не было! Даже позже, после Беловежских соглашений, на стороне Горбачева оставались армия и органы государственной безопасности. Если бы этот человек захотел сохранить СССР, он вполне мог это сделать. Уж на какой-то период – несомненно. Кроме Прибалтики, ни один народ других республик не хотел выходить из состава Союза. На Украине вопрос на референдуме поставили некорректно: «Хотите ли вы жить в независимой Украине?» В марте 70 с лишним процентов населения высказались за сохранение СССР. Была у Горбачева поддержка! Ельцин после Беловежья постоянно опасался ареста.

– Гэкачеписты, испытавшие на себе все прелести уголовных дел, арестов и тюрьмы благодаря Горбачеву и Ельцину, как сами-то объясняют свою нерешительность в духе самого Горбачева?

– Я хорошо знал большинство из них. Лучше всех Владимира Александровича Крючкова. Общался с ним, еще когда он был при должности, в силу того, что я осуществлял надзор за КГБ. Я говорил в лицо Крючкову, что судил бы ГКЧПистов за халатное исполнение своих служебных обязанностей. Крючков – умнейший человек, блестящий аналитик. Я бывал у него дома, мы много разговаривали, обсуждали все эти вопросы. Наверное, на нерешительности Крючкова в августе 1991 года сказалось то, что он слишком долго работал помощником. Поэтому ему было непривычно принимать сложные самостоятельные решения. Кроме того, мы с ним спорили о возможных жертвах среди гражданского населения в случае твердых действий ГКЧП. Он называл какие-то нереально большие цифры. Я утверждал, что жертв было бы не больше, чем при штурме Ельциным Дома правительства в октябре 1993 года или при подавлении студенческого мятежа в 1989 году на площади Тянь Ань Мынь в Пекине. Конечно, каждая человеческая жизнь важна, но в результате Беловежских соглашений мы потеряли гораздо больше.

– Будь у вас сегодня возможность довести уголовное дело в отношении Горбачева до конца, привлекли бы Михаила Сергеевича? И какую меру наказания ему определили бы? Смотрите: Лукьянов сидел, Крючков сидел, Пуго застрелился… Милошевич, Чаушеску…

– Привлек бы! Взял бы двух-трех следователей и лично этим бы занялся. Суть не в том, чтобы его жестоко наказать. Важнее юридически обоснованно всем показать, что такие мерзости в отношении своего отечества не прощаются! Хотя, по большому счету, наказание для Горбачева должно быть в виде реального лишения свободы. В назидание другим! Ведь почему Ельцин не тронул Горбачева? Потому что сам был такой же. Когда 13 мая 1999 года я с трибуны Госдумы формулировал пять пунктов импичмента президенту Ельцину, там были обвинения по аналогичным горбачевским преступным деяниям. Измена Родине. Разрушение вооруженных сил. Нарушение территориальной целостности государства. Геноцид в отношении собственного народа. И война в Чечне. При этом я хочу подчеркнуть принципиальную вещь. В том созыве Госдумы депутатский состав был крайне разнородный, не было устойчивого большинства, как сейчас. Тем не менее все пять моих пунктов получили большинство голосов! Не дотянули лишь до необходимых двух третей.

А Горбачева бы я посадил.

Москва, июнь 2009 г.

Рыжков Николай Иванович – член Совета Федерации РФ. Родился 28 сентября 1929 г. в Донецкой области, Украина. В 1985–1990 гг. – Председатель Совета Министров СССР, член Политбюро ЦК КПСС. В 1990-е годы в Государственной Думе был лидером депутатской группы «Народовластие».

– В 1990 году на IV внеочередном съезде народных депутатов вы, Николай Иванович, произнесли ставшую крылатой фразу: «Вы еще вспомните это правительство!» – и ушли с поста премьер-министра СССР. Нет ли у вас сегодня ощущения, что вы тогда нас, свой народ, бросили? Если были не согласны с Горбачевым, боролись бы с ним, используя свою власть.

– Нет. Дело в том, что в 1990 году уже не было власти и опираться было не на что. Власть ведь должна на что-то опираться, а если опираться не на что, то это не власть – а Дон Кихот Ламанчский, воюющий с ветряными мельницами. Я бился сколько мог, пока 26 декабря меня не увезли в больницу. А до этого, в последний год своего премьерства, я практически не сходил с трибуны. Год! Не было дня, чтобы я не стоял на трибуне съезда народных депутатов, Верховного Совета или других каких-то собраниях. Доказывал, выступал, говорил о том, что положение в стране тяжелейшее. Но в конце концов я понял, что из этого ничего не выйдет.