Лев Сирин - 1991: измена Родине. Кремль против СССР

– Почему?

– Знаете, что происходило в 1990 году? Вернее, со второй половины 1989 года? В стране сложился треугольник личностей: Горбачев, Ельцин и Рыжков. И была поставлена задача – его разрушить. Вряд ли Ельцин сам до этого додумался: я хорошо знаю его умственные способности – ему, конечно, советовали, подсказывали… То, что он, Ельцин, был в оппозиции, было понятно. Но те, кто подсказывал Ельцину, боялись, что мы с Горбачевым найдем общий язык и единым фронтом выступим против них. А для них это было очень опасно. Поэтому в это время все обрушилось на меня. Я понимал, что делается все, чтобы дискредитировать и правительство, и меня лично, для того чтобы выбить единицу, и тогда определенное равновесие в стране будет нарушено. Я сколько мог сопротивлялся, но в то время была такая ситуация, что если бы сегодня кто-то делал то, что тогда делали эти люди, то им минимум по 15 лет тюрьмы дали бы. Это точно! Они бы все сегодня сидели в тюрьмах! Все! Слушайте, если шли разгружать вагоны студенты, а им давали деньги – уходите, не разгружайте. Останавливали заводы, фабрики. Ельцин говорил: «Переходите в республиканское подчинение, и не будете платить налоги!» Требовал часть золотовалютного резерва страны. Вот представьте, если сегодня Татарстан, например, или Калмыкия потребует часть своего золота? Где она будет сегодня? А в то время это было на полном серьезе. Поэтому совершенно очевидно, что надо было меня окончательно вышибить.

– Михаил Сергеевич ведь не мог этого не понимать… Как он-то реагировал?

– В начале декабря я встречался с ним. Кстати, тогда не было такого порядка, как сейчас… Премьер приходит к президенту, и все это под телекамерами показывают. Мы по три раза в день встречались.

– Чья была инициатива?

– Он звонил, и я звонил. Встречались, если надо, и обсуждали какие-то вопросы. И вот в одну из таких встреч, дней за 20 до отставки, я сказал Горбачеву: «Михаил Сергеевич, скоро будет внеочередной съезд народных депутатов. Он изменит Конституцию. Будет не Совет Министров, а кабинет министров. Но даже дело не в этом!»… Хотя по той Конституции Совет Министров – это высший исполнительный, распорядительный орган государственной власти. Я цитирую дословно, как было. Кабинет министров – это аппарат при президенте, по сути дела. Такой замысел… И я говорю: «Дело не в том, что вы опускаете правительство на определенную ступеньку вниз. Я просто работать не буду! Я сколько мог, сопротивлялся. Сколько мог, убеждал людей. Но дальше я это не в состоянии делать. У меня безвыходное положение. Я не хочу, чтобы меня проклинали люди. Идти курсом экономики, с которой вы соглашаетесь с Ельциным, с Явлинским – это смерти подобно для нашей страны. Страна не готова. Вы не понимаете, куда нас толкают. Вы не представляете, что будет твориться. Десятки лет страна жила по своим законам. Десятки лет формировались институты управления. Госснаб, Госплан можно критиковать как угодно, но они были. Ну, давайте уберем Госснаб… но тогда должна быть другая система. А законов нет, постановлений нет… никакой методики нет. Куда ни кинься – старое давайте будем рушить, а нового же никто ничего не знает. Как же мы будем идти на такие радикальные меры…» Я говорил, что надо 6–8 лет, чтобы отмерло старое и появилось новое.

Второе. Я сказал ему: вы видите, что дело идет к разрушению страны». Горбачев: «Не дадим!» Возражаю: «Это вы говорите – не дадим, но я же не слепой…» Я же не слепой был, когда видел, как приехал Яковлев (А.Н. Яковлев – член Политбюро ЦК КПСС 1987–1991 гг., главный партийный идеолог в то время . – Авт. ) из Прибалтики в 1989 году и сказал, что все, что там делают народные фронты, идет в русле перестройки. Говорю Горбачеву: «Вы помните это?» «Да, помню». «Почему же вы не остановили все это? Ведь это не в русле перестройки было, а в русле национализма. Я говорил об этом на Верховном Совете, но никто и слушать не желает. Поэтому, Михаил Сергеевич, давайте так… Я съезд пройду и ухожу в отставку. Поэтому делайте какие угодно заявления, я вас заранее предупреждаю…»

– Как Михаил Сергеевич реагировал?

– Я бы не сказал, что он очень печалился. Не сказал бы… Он даже начал: «А кто тогда?» Я говорю: «Подумайте, кто. Почему я должен думать об этом…» Вот. 19 декабря я выступал на съезде народных депутатов. Я знал, что это мое последнее выступление публичное. Завещание по сути дела… Я очень долго работал над этим выступлением со своим помощником. Мы сидели, много раз перекраивали… И вот я вышел с этим выступлением. Самое главное, что там я во всеуслышание сказал: перестройка в том виде, в котором она была задумана, не состоялась. Вот и все. Я подвел черту, что она не состоялась, что она закончилась. Дальше говорил, что не только правительство несет ответственность… Что мы несем ответственность, что все несут ответственность, и так далее. И самое главное – надо уберечь страну от развала. Вот такое выступление было. Оно опубликовано было, есть оно везде. Дальше я помню, с левого крыла, где-то под балконом кто-то кричит: «Что ты нас пугаешь развалом страны! Ты вон цены на хлеб поднял…»

– Но вы же тогда действительно выступили с нашумевшим заявлением, что собираетесь поднять цены.

– Да. Я отвечаю: «Во-первых, я не поднял». А я собирался поднять на несколько копеек. И собирался это сделать для того, чтобы 6 миллионов тонн хлеба не попадало в мусорные ящики. И это не скоту. Это выбрасывали… Пацаны в шайбы играли в школе этими плюшками. И вот я сказал: «Цены на три копейки вы протестуете и чувствуете… Хотя мы это не сделали, а вот то, что идет разрушение страны, на это вам абсолютно наплевать». Мы собирались сделать с полной компенсацией, кстати. 200 с лишним рублей на семью получалось. Ну и я вижу, что бесполезно дальше вести выступление… Я закончил. Вот только один крик там стоял. И потом я уже сходил с трибуны, понимал, что это последний раз, и сказал: «Вот что, уважаемые народные депутаты! Вы еще вспомните наше правительство!» И ушел. Другого выхода не было. Или пулю в лоб надо было пускать… Вот я и подумал: зачем мне это все нужно.

– После этого сразу слегли с инфарктом. Горбачев вас навещал?

– Получилось так… После инфаркта, после Нового года в 1991 году, мне разрешили ходить – сначала два шага, потом четыре… И я, посмотрев в зеркало, себя не узнал. Потом числа 12 января врачи разрешили Горбачеву со мной встретиться. До этого не разрешали. А тут он настаивал… и они сказали: повстречайтесь. В общем, он приехал и, увидев меня, аж вздрогнул, потому что я совершенно изменился. Худой, как тень, страшный… Сели. Он говорит: я не ел ничего, я все по часам, по минутам… Принесли бутерброды, чай. Он говорит: «Так что будем делать?» Я говорю: «Михаил Сергеевич, я ведь понимаю, что вы меня не просто проведать приехали…»