Лев Сирин - 1991: измена Родине. Кремль против СССР

Москва, апрель 2011 г.

Бирюков Дмитрий Дмитриевич – известный тележурналист-поляковед. Родился в 1939 г. в Воронеже. В 1976–1981 гг. работал собственным корреспондентом Центрального телевидения в Польше. Заместитель председателя Гостелерадио СССР, пресс-секретарь Председателя Государственной думы, помощник руководителя Совета безопасности России.

– Катынский фрагмент российско-польской истории сыграл свою разрушительную роль для социалистического лагеря и для СССР в частности. Какова роль Запада в разыгрывании катынской карты?

– Думаю, что Запад в свое время сделал свою ставку на Польшу, потому что прекрасно понимал, что эта страна – ударный отряд недоброжелателей СССР в социалистическом блоке во многом из-за нашей непростой истории. К примеру, воспоминания о том, что 1 сентября 1939 года в Польшу вошел Гитлер, а уже 17 сентября мы, и в этом промежутке в Бресте проходили совместные советско-германские парады, действуют на поляков до сих пор, как красная тряпка на быка. Они ведь от Гитлера рванули к нам, а их принимали в фильтрационные лагеря, и только уже спустя время из них вышли «Три танкиста и собака» и Армия Людова.

– Многие историки и политологи сегодня говорят о том, что польский профсоюз «Солидарность» в 1970—1980-е годы расшатал не только социалистический режим в Польше, но и весь соцлагерь во главе с СССР, поэтому, мол, надо было не предоставлять президенту Ярузельскому возможность самому разбираться в сложной ситуации, а ввести в 1981 году в Польшу войска. Что, на ваш взгляд, было бы при таком варианте развития событий?

– Была бы европейская война как минимум! Эти историки и политологи сегодня почему-то забывают об одной важной детали той поры. Когда внутриполитическое напряжение в Польше достигло апогея, страны Варшавского Договора начали большие военные учения в Прибалтике; был задействован флот, авиация, плавающие средства пехоты. И в этот момент, в воскресенье, в нарушение всех американских традиций, Рейган (в то время президент США. – Авт .) делает заявление о нейтронной бомбе, явно противопоставляя его этим маневрам. Однако маневры так и остались маневрами – никто в Польшу вступать не стал, хотя, не скрою, среди советского военного руководства были люди, которые говорили: «Давайте жестко вступать в Польшу!», а вот мы, журналисты, хорошо себе представляли, к чему может привести такое решение, и каждый по своей линии доказывали, что ввод войск в Польшу – безумие.

Ярузельскому же, с моей точки зрения, в Польше надо поставить золотой памятник как раз за то, что он взял на себя ответственность справиться со сложной политической ситуацией в своей стране и не стал звать на помощь Советский Союз. Другое дело, что если бы руководство Советского Союза повнимательнее следило за зарождением внутриполитических проблем в Польше, то эти проблемы и их последствия не стали бы откровением для наших политиков, как не были в свое время откровением даже для меня. Когда в середине 1970-х решался вопрос об отправке меня корреспондентом Гостелерадио в одну из европейских стран, я попросился в Польшу. Меня пригласили на собеседование в ЦК и сказали: «Погодите немного, мы отправим вас в Лондон», но я ответил: «Не хочу ни в Лондон, ни в Париж, потому что с этими странами у нас отношения всегда одинаковые: чуть лучше или чуть хуже, а Польшу скоро рванет так, что и нас обломками засыплет». На меня, конечно, посмотрели круглыми глазами: «Что ты имеешь в виду?» А я просто-напросто, готовясь к командировке в Польшу, много читал про эту страну, анализировал и сделал свои выводы. Позже один из беседовавших тогда со мной товарищей – Шишлин, к тому времени уже консультант Брежнева, приехал ко мне в Варшаву: «Слушай, а откуда же ты тогда все знал?!»

– Неповоротливость такого рода во внешней политике – следствие, в том числе, и геронтологических проблем у правителей позднего Советского Союза?

– Не думаю. Я очень хорошо помню, как в конце 1970-х в Варшаву для переговоров с президентом Франции Валери Жискаром д'Эстеном приехал Брежнев, уже физически немощный человек с перекошенным от инсультов лицом, однако ясность мышления Леонида Ильича меня тогда поразила. Жискар д'Эстен спросил Брежнева: «Как виды на урожай?» Тот с тонким юмором ответил: «Если бы с Запада не было таких холодных ветров, то с урожаем все было бы нормально». А позже, по традиции выступая в посольстве, приводил на память столько цифр, что, еще раз повторюсь, меня потрясло несоответствие его внешнего вида с его мышлением. При этом я, конечно, далек от идеализации Брежнева – у него хватало слабостей, но, что ни говори, это был последний вождь, который знал жизнь не понаслышке, да хотя бы потому, что был боевым офицером…

– Чего не скажешь о Горбачеве, во времена которого Катынское дело сыграло на руку разрушителям СССР.

– Конечно. Горбачевым воспользовались, но и он воспользовался ситуацией. При этом у Горбачева наряду с наивными прожектерскими планами, типа сделать ВАЗ ведущим автомобильным заводом мира, широко соседствовала мысль: «А что я с этого буду иметь?» Не думаю, что он был сознательным агентом влияния. Он просто конъюнктурно пользовался предложениями той стороны. Я был с Горбачевым во время его последней поездки в Англию в качестве президента СССР, и даже мне бросалось в глаза, что к нему там уже относятся как к временной, но пока еще выгодной фигуре.

Мой внутренний суд окончательный приговор Горбачеву пока не вынес, но очевидно, что он не был масштабным человеком, и это обстоятельство в тех конкретных исторических условиях его подвело. В последний раз я виделся с Горбачевым лет семь назад, мы были у него в гостях с Рыбкиным (в 1994–1996 гг. Председатель Государственной Думы. – Авт .). Михаил Сергеевич завел разговор типичного обывателя, а не большой политической величины. При этом Горбачев до сих пор убежден, что своим рукопожатием он осчастливливает любого человека…

– А уж интервью!

– Само собой. Кстати, помню один забавный эпизод по поводу интервью с Горбачевым. Накануне одного из визитов Михаила Сергеевича в Польшу мы с ним еще в Москве договорились, что он побеседует со мной после подписания официальных документов с Ярузельским. И вот мы в Варшаве. Кабинет первого секретаря ПОРП (Польская объединенная рабочая партия. – Авт .). Огромный и солидный. Большой стол. За ним Горбачев с Ярузельским. Рядом телохранитель Михаила Сергеевича генерал Медведев. В этот момент ко мне подходит какой-то замшелый мужичишко из МИДа и, шамкая, говорит: «Берите интервью сначала у Ярузельского». Изумляюсь: «Горбачев не будет ждать, пока я закончу интервью с Ярузельским!» – «Ну, я вас предупредил…»