Георгий Зуев - Течет река Мойка... От Фонтанки до Невского проспекта

– С моей стороны, – продолжал он (д’Аршиак. – Г. З. ), – я позволил себе обещать, что вы будете обходиться со своим зятем, как со знакомым.

– Напрасно, – воскликнул запальчиво Пушкин. – Никогда этого не будет. Никогда между домом Пушкина и домом Дантеса ничего общего быть не может.

Мы грустно переглянулись с д’Аршиаком. Пушкин затем немного успокоился.

– Впрочем, – добавил он, – я признал и готов признать, что г. Дантес действовал как честный человек.

– Больше мне и не нужно, – подхватил д’Аршиак и поспешно вышел из комнаты».

В тот же вечер, на балу у С.В. Салтыкова официально объявили о помолвке, а 10 января 1837 года – о церемонии бракосочетания «фрейлины Двора Ея Императорского величества, дочери коллежского асессора Гончарова Екатерины Николаевны и приемного сына нидерландского посланника, поручика Кавалергардского Ея Величества полка барона де Геккерна».

Первого декабря 1836 года на имя его сиятельства господина обер-прокурора Святейшего синода графа Н.А. Протасова поступили два прошения. В первом указывалось, что «пребывающий здесь нидерландский посланник, барон Геккерн, просит исходатайствовать дозволенье усыновленному им барону Карлу Геккерн, служащему поручиком в Кавалергардском ее Императорского Величества полку, вступить в законный брак с фрейлиной Екатериною Николаевною Гончаровой с разрешением, чтобы имеющие родиться в сем браке дети были крещены и воспитуемы в исповедуемой бароном Георгом-Карлом Геккерном вере. Покорнейше прося ваше сиятельство сделать зависящее от вас распоряжение по домогательству нидерландского посланника и о последующем почтить меня уведомлением, имею честь быть с совершенным почтением и преданностью Вашего сиятельства покорнейшим слугою гр. Нессельроде. 1 декабря 1836 г.».

Второе, более краткое прошение на то же имя поступило обер-прокурору Святейшего синода от фрейлины Екатерины Гончаровой:

«Милостивый государь, граф Николай Александрович

Вступая с высочайшего дозволения в брак с поручиком лейб-гвардии Кавалергардского полка бароном Геккерном, я соглашаюсь на его желание, чтобы дети, могущие последовать от нас, были крещены в его католическом исповедании. О чем и имею честь уведомить.

С совершенным почтением, имею честь быть вашего сиятельства покорнейшею слугою фрейлина Екатерина Гончарова».

10 января 1837 года, в воскресенье, состоялся акт бракосочетания, как гласит соответствующий документ: «Брачное свидетельство г. Жоржа Шарля барона де Геккерна, приемного сына Е<���го> П<���ревосходительства> барона Луи де Геккерна, сына Жозефа Конрада барона д’Антеса и Анны Марии-Луизы, графини де Хатцфельд, и фрейлины Екатерины Гончаровой, дочери Николая Гончарова и Натальи Загряжской, заключенное в 1837, 10 января».

Молодожены поселились в доме голландской миссии на Невском проспекте. Пушкин на свадебной церемонии отсутствовал и не нанес визит в дом новобрачных.

Теперь поэт решил нанести удар тому, кого считал своим главным обидчиком, посягнувшим на его честь и достоинство. Секундант Пушкина граф Соллогуб вспоминал: «Он пригласил меня в свой рабочий кабинет, запер дверь и сказал: „Я прочитаю вам мое письмо к старику Геккерну. С сыном уже покончено… Вы мне теперь старичка подавайте…“. Тут он зачитал мне всем известное письмо к голландскому посланнику».

Второе письмо Пушкин написал для Бекендорфа, причем его содержание являлось иным по сравнению с первым и, вероятно, должно было остановить обязательный вызов Геккерна после прочтения им оскорбительного послания поэта.

В.А. Соллогуб вспоминал о страшном впечатлении, произведенным на него Пушкиным при оглашении текста письма голландскому посланнику: «Губы его дрожали, глаза налились кровью. Он был до того страшен, что только тогда я понял, что он действительно африканского происхождения. Что я мог возразить против такой сокрушительной страсти, и невольно промолчал».

Соллогуб, зная, что в этот день Жуковский должен быть у князя Одоевского, после визита к Пушкину помчался к нему и рассказал об услышанном от поэта. Василий Андреевич предпринял меры, позволившие убедить Пушкина воздержаться и не отправлять оба письма адресатам. Мнение Жуковского для Пушкина всегда было достаточно авторитетным и значимым. Поэтому на этот раз Пушкин, успокоившись, задержал отправление писем, но сберегал их в своем кабинете на всякий случай. Поводов же для подобного случая в последний месяц жизни поэта появилось предостаточно. Ухаживания Дантеса за его женой не прекращались, городские сплетни вокруг семьи Пушкиных не только возобновились, но стали более изощренными. М.К. Мердер в своем дневнике 22 января 1837 года записала: «Рассказывают <���…>, что Пушкин, вернувшись как-то домой на Мойку, застал Дантеса наедине со своей супругою.

Предупрежденный друзьями, муж давно уже искал случая проверить свои подозрения; он сумел совладеть с собою и принять участие в разговоре. Вдруг у него явилась мысль потушить лампу. Дантес вызывался снова ее зажечь, на что Пушкин отвечал: „Не беспокойтесь, мне, кстати, нужно распорядиться насчет кое-чего…“

Ревнивец остановился за дверью, и через минуту до слуха его долетело нечто похожее на звук поцелуя…»

Е.Н. Мещерская-Карамзина писала княжне М.И. Мещерской: «Необходимость для Пушкина беспрерывно вращаться в неблаговолящем свете, жадном до всяческих скандалов и пересудов, щедром на обидные сплетни и язвительные толки; легкомыслие его жены и вдвойне преступное ухаживание Дантеса после того, как он достиг безнаказанности своего прежнего поведения непонятною женитьбой на невестке Пушкина, – вся эта туча стрел, против огненной организации, против честной, гордой и страстной его души, произвела такой пожар, который мог быть потушен только подлою кровью врага его или же собственной его благородной кровью.

Собственно говоря, Наталья Николаевна виновна только в чрезмерном легкомыслии, в роковой самоуверенности и беспечности, при которых она не замечала той борьбы и тех мучений, какие выносил ее муж. Она никогда не изменяла чести, но она медленно, ежеминутно терзала восприимчивую и пламенную душу Пушкина. В сущности, она сделала только то, что ежедневно делают многие из наших блистательных дам, которых, однако ж, из-за этого принимают не хуже прежнего, но она не так искусно умела скрыть свое кокетство, и что еще важнее, она не поняла, что ее муж иначе был создан, чем слабые и снисходительные мужья этих дам».

После своей женитьбы Дантес стал более развязен по отношению к Наталье Николаевне. От поединка Пушкина еще удерживало понимание, что дуэль могла скомпрометировать его супругу значительное сильнее, чем многочисленные пасквили Геккернов.