Рита Мональди - Veritas

– Так почему же вы смеялись всякий раз, когда я пытался заговорить с вами на эту тему? – спросил я, с трудом сдерживая горечь.

– Я говорил тебе неоднократно за последние дни, но, очевидно, этого недостаточно: я по-прежнему не думаю, что они умерли из-за расследования, связанного с Золотым яблоком, но я никогда не говорил, что эти смерти не связаны между собой.

– Не нужно искажать факты, синьор Атто. Я очень хорошо помню: вы сказали мне, что Христо – османский подданный, и Драгомир тоже, и косвенно дали мне понять, что с этим связана их смерть.

– Признаю, я позволил себе допустить неточность. На самом деле болгары, с тех пор как их завоевала Блистательная Порта, бежали в высокие непроходимые горы, где практически не имели контакта с завоевателями. И Румыния не вся принадлежит Османской империи.

– Что? И вы вспомнили об этом только теперь? – взревел я.

– Ш-ш-ш! Говори тише, черт побери! – одернул меня Атто, невольно поворачивая голову вправо и влево, словно его слепые глаза могли обнаружить тайного шпиона. – Ты был нужен мне, чтобы заигрывать с Пальфи. Ты не должен был разгадывать причины смерти этих сорвиголов, это отвлекло бы тебя, – без обиняков заявил старый кастрат.

Придя в монастырь Химмельпфорте, Атто постучал набалдашником трости по двери своих покоев.

Доменико открыл и, ослабленный температурой и легочной болезнью, не прекращавшейся вот уже несколько дней, тут же вернулся в постель, чтобы продолжать кашлять там.

– Я должен попросить у тебя прощения, мальчик, – голос Атто внезапно стал мрачным. Он взял меня за руку. – Я думал, что эти убийства касаются только империи, тогда как я здесь затем, чтобы служить Франции. Если бы мое письмо достигло Иосифа I, я опередил бы всех остальных. А вместо этого… – Он остановился.

О да, подумал я, когда он впустил меня в свои комнаты, никогда аббат Мелани не представлял себе, что интересы Франции и Австрии могут совпасть. На фронте они казались враждующими сторонами. А вот теперь император и великий дофин лежат на жертвенном алтаре, в то время как неизвестная рука заносит кинжал над их сердцами… их сердцами?

– Я тут кое-что вспомнил, синьор Атто, – произнес я. – А что это вы делали вечером в переулке за монастырем с тем армянином?

Мелани вздрогнул.

– Ты что же, шпионишь за мной?

– Я поостерегся бы совершать подобные поступки. Я случайно услышал вас, когда возвращался домой. Армянин говорил о неких людях, которые продали вам сердце своего господина за очень большие деньги.

– Неужели он действительно сказал это? Не знаю… – пробормотал Атто.

– Слово в слово, я очень хорошо помню. Он передал вам небольшой ларец, а вы вручили ему мешочек с деньгами.

– О, ничего важного, всего лишь…

– Нет, синьор Атто. Не начинайте опять изворачиваться, как делаете всегда, когда хотите, чтобы я вам поверил. Не то я повернусь и уйду, и идите вы к черту со своим великим дофином.

– Ладно, ладно, ты прав, – отмахнулся он, помолчав некоторое время.

Ощупав руками ящик комода, он открыл его и достал оттуда маленький ларец, который получил от армянина.

– Вот он. Я даю его тебе, в доказательство того, что твое доверие ко мне взаимно, – сказал он, передавая мне ящичек.

Я попытался открыть его, однако тщетно. Он был закрыт.

– Я дам тебе ключ перед отъездом. Клянусь.

– Знаю я ваши клятвы, – скептичным тоном произнес я.

– Да ты ведь можешь открыть его в любой момент! Его легко взломать. Я просто прошу тебя не делать этого сейчас. Я тебе, кстати говоря, доверяю, – торжественным тоном добавил он, – доверяй и ты мне.

Он законченный софист, этот аббат Мелани, если уж говорить! о доверии. Впрочем, я вынужден был признать, что на сей раз в руках у него было нечто конкретное.

– Согласен, – сказал я. – Чего вы хотите в обмен на ларец?

– Чтобы ты до того момента, когда откроешь его, перестал задавать мне вопросы по поводу армянина.

– Когда вы планируете уехать? – спросил я, спрятав ларец в карман брюк.

– Как только узнаю, кто кукловод.

– Кукловод?

– Человек, который является связующим звеном между убийствами его императорского величества и великого дофина, а также их заказчиком.

– Тайный агент?

– Здесь, в Вене, есть человек, который следит за действиями убийц и направляет их. Иначе быть просто не может.

Кукловод: эта роль была слишком хорошо известна Атто Мелани! Разве сам он не играл ее достаточно часто на протяжении всей своей долгой жизни? Кто одиннадцать лет назад организовал заговор, который привел к тому, что разразилась война за наследство? Атто Мелани не был ни заказчиком (им была Франция), ни исполнителем (им был простой писарь). Но именно он придумал эту дьявольскую комбинацию, в ходе которой было подделано завещание короля, три кардинала предали папу и одного из этих троих даже выбрали папой.

Теперь я впервые осознал, что некий новый Атто Мелани оттеснил моего аббата в сторону. Человек, который был наверняка гораздо моложе и состоял на службе других держав – Голландии, Англии или бог знает кого еще, – занял место старого кастрата и теперь запустил колесо смерти, направив его на императора.

– Этот кукловод, – принялся размышлять я, – вероятно, наблюдает за нашими действиями. Вероятно, он стоит и за убийствами Данило, Христо, Драгомира, быть может, даже за смертью Коломана.

– Если это так, то нам нужно поторопиться с разоблачением, пока он не ударил нам в спину.

На этот раз мы позволили себе некоторую роскошь. Аббат Мелани, конечно, не смог бы отправиться в Нойгебау пешком или на нашей жалкой телеге трубочистов. Поэтому Симонис приказал явиться младшекурснику, который мог доставить нас туда гораздо быстрее. Мрачное предчувствие заставило меня оставить сына в конвенте, под покровительством Камиллы, которая великодушно согласилась присмотреть за ним до моего или Клоридии возвращения.

Пока коляска Пеничека, подпрыгивая на кочках, везла нас к цели, перед моим внутренним взором вставали мертвые тела несчастных студентов: похожее на маску лицо Данило, распухшее лицо Христо, растерзанное срамное место Драгомира и, наконец, острия кольев, пронзивших бедного Коломана. Я зажмурился и мотнул головой, пытаясь отогнать отвращение и ужас. Со страшной силой лютовала смерть в узком кругу студентов. Кто на очереди? Пеничек? Быть может, даже Симонис? Или Опалинский? Я глядел на своего подмастерья, сидевшего напротив меня. Его глуповатые глаза смотрели вдаль, на горизонт, взгляд был безучастным, словно его не терзали никакие тревоги. Но внешность обманчива: я знал, что выражение его лица, даже если бы на него обрушились все тяготы жизни, осталось бы прежним. Пеничек сидел на козлах, спиной к нам; никто не расспрашивал его, и поэтому он молчал, запершись в клетке своего бытия младшекурсником, которое обрекало его на то, чтобы служить своему шористу один год, шесть месяцев, шесть недель, шесть дней и шесть минут. Потом я подумал об Опалинском: он тоже дрожал при виде жуткого зрелища – растерзанного тела друга, притом что до недавнего времени Ян Яницкий не обнаруживал страха. В свете последних событий – необъяснимое поведение. Я спросил об этом Симониса.