Рита Мональди - Veritas

Пытаясь скрыться от своих противников, мой героический подмастерье отошел за площадку и оттуда проскользнул в галерею, проходящую вдоль загонов. И вот здесь и должен был быть сыгран решающий акт. Потому что приспешники Кицебера окружили его: они стояли по одному с каждого конца галереи. Чтобы уйти от них, Симонис, словно акробат на канате, принялся балансировать на стене, которая отделяла загон для львов от клеток других животных. Он надеялся дойти до противоположной стороны.

Лунный свет только частично рассеивал темноту. Я сразу оценил ситуацию: оружия не было больше ни у кого. Теперь все решало численное преимущество, а Симонис был один. Когда он, подобно акробату, покачиваясь, шел по стене между рвами с животными, он, вероятно, надеялся, что таким образом сможет пересечь пропасть. Но оказался в тупике: в конце стены его ждал ряд железных прутьев решетки, которые должны были помешать посетителям нечаянно свалиться в ров.

Приближаться к месту развития событий оказалось очень неразумным с моей стороны: если я теперь попытаюсь уйти, то приспешники дервиша сразу же услышат меня. Я заметил, что Кицебер стоит в конце стены, на которую в приступе мужества вскарабкался Симонис. Кицебер подался вперед, словно хотел поговорить с беглецом. Я почти не видел Симониса – настолько было темно, и полагал, что он не видит меня. Но вдруг понял, что он меня заметил. И в этот самый миг заговорил дервиш.

– Остановись, – приказал он Симонису сухим, строгим голосом.

– Даже если бы я хотел, к сожалению, не могу, – иронично ответил мой подмастерье.

– Ты пропал.

– Я знаю, Кицебер.

Дервиш перевел дух, а затем сказал:

– Ты знаешь меня как Кицебера, индийца; другие называют меня Палатино Кальдеорум. Кто-то – Аммон. Однако мне безразлично мое имя. Я один, я никто, меня сотни тысяч. Мне ничего не нужно, я не ищу никого, я делаю добро бедным и пленным. На вид мне сорок пять, однако я путешествовал по свету изменить черты своего лица, разгладить морщины, вырастить новые зубы взамен выпадающих. Мое царство повсюду. Я прошел по дорогам Турции и Персии, я был гостем Великого Могола в Сиаме, Пегу, Кандагаре, в Китае. В пустыне Тартар я учился переносить голод, в Москве дрожал от холода, я был пиратом в Индийском океане. Я чудом выжил после семи кораблекрушений, восемь раз меня бросали в темницу, даже в темницу Римской инквизиции. И я всегда выходил на свободу благодаря своему могущественному покровителю, однако и темница мне безразлична. По чистой прихоти однажды я освободил всех остальных пленников, а сам остался в камере.

Симонис молчал. А дервиш тем временем продолжал:

– Мне было тридцать лет, когда я оставил родину. Тогда меня называли Исаак Аммон, я был перворожденным сыном Авраама Аммона, несторианского патриарха Халдеи. На протяжении многих поколений в нашей семье передается и сан патриарха, но для меня он ничего не значил. Только один человек вызывал у меня восхищение: брат моей матери, который жил уединенно на горе в Халдее. Он был таким же, как я или ты: не обычным человеком. Большой мудрец и астролог, который вел жизнь отшельника и относился к остальным людям, как к зверям. Он воспитывал меня плетью и учил тайным свойствам трав и звезд, их соединению с камнями, животными, живущими в воздухе и в воде, четвероногими и рептилиями. Он научил меня согласно циклам и часам дня влиять на людей и их темперамент.

Симонис продолжал молчать. Но Кицеберу это, похоже, не мешало.

– Ты можешь подумать: и чего бы тебе не замолчать, дервиш? Зачем ты мне все это рассказываешь? Почему не убьешь меня и не покончишь с этим? Но я говорю не затем, чтобы хвастаться. Тот, кто проигрывает, должен понимать и страдать. Мы, победители, питаемся вашей болью, она – наша лимфа и смысл жизни.

Затем Кицебер (или Палатино, как утверждал он сам) спокойно продолжал, словно уже сказал все самое важное:

– Именно брат моей матери открыл для меня свет истинной мудрости. Она ничто, когда обладаешь ею, и все, если ею не обладаешь. С ее помощью здоровый почтенный человек может жить тысячу лет, как во времена Авраама и Ноя. Довольно держаться подальше от женщин и скандалов. Моему мастеру, моему дяде, было семьсот лет.

Я слушал речи безумца, и Симонис, видимо, думал точно так же.

– В таком случае ему, похоже, было что рассказать, – скептичным тоном произнес мой подмастерье. – Наверное, он и сказал тебе, какой яд подложить в тарелку императору.

Дервиш не заметил иронии.

– Да что ты знаешь о ядах? – спокойно ответил он. – Существует семьдесят два различных вида, и самые тонкие из них даже в рот не нужно брать. Пара обуви, одежда, парик, цветок, палатка, дверь, скальпель, письмо: отравить может множество вещей. Впрочем, для всех для них в природе существует противоядие. Некоторые действуют лишь несколько часов или в определенные дни, недели или месяцы; но они все безотказны. Нужно только знать ранг и темперамент человека, которого надо отравить. Что касается Иосифа, то ты думаешь, что в этом случае дело в яде, а не в болезни. Что ж, болезнь – это яд, а яд – это болезнь. Это не альтернативы, а одно и то же: заболевание, вызванное медицинским путем. Оспа искусственным путем инфицировала молодое тело императора, равно как и тело великого дофина Франции, конечно же, при помощи предателей, которые всегда есть среди вас, христиан. В обоих случаях все будет выглядеть как естественная смерть.

Я задержал дыхание: теперь у нас был ответ на все наши вопросы. Оспа, которая поразила его императорское величество и наследника Людовика XIV, хотя и была болезнью, но вызванной искусственным путем, с помощью яда!

Хотя Угонио говорил мне, что инструменты, которыми пользуется Кицебер в своих ритуалах, служат для прививки, но я не понял истинного смысла слов «болезненные цели» и подумал, что назначение у предметов этих целительное, не преступное.

– Для вас это идеальное решение, – заметил Симонис. – Никто ничего не заподозрит. Еще Фердинанда, старшего брата императора Леопольда I, полвека назад унесла оспа, и Габсбурги едва не лишились императорской короны. Может быть, вы и теперь хотите…

– Леопольд должен был заплатить деньги князьям-протестантам, чтобы они выбрали его, и торжественно поклялся им, что не придет на помощь испанским Габсбургам в войне против Франции, – рассмеялся дервиш.

– И, кроме того, Фердинанд в двадцать один год был слишком усерден, слишком образован, слишком умен, – саркастичным тоном продолжал Симонис, – все это слишком много для представителя Габсбургов, которые стали императорами именно по причине слабости и послушания. Едва один из них начинает доставлять неприятности, как его устраняют! Пожалуйста, следующий! И если он будет трусом, как Леопольд, тем лучше.