А Немировский - Слоны Ганнибала

- А ты еще говоришь о цене! Уверяют, что ты захватил в Новом Карфагене столько серебра, что оно не уместилось на трех кораблях. А взял бы ты Новый Карфаген без меня?

- Молчи, Килон! Забудь, что ты был в Новом Карфагене. За молчание я заплатил тебе отдельно.

- Молчу, молчу, - быстро проговорил грек. - Так слушай. У Сифакса две тысячи шатров, и в каждом - около тридцати воинов. Остальное высчитай сам [в лагере Сифакса было 60 тысяч воинов; в соседнем, карфагенском лагере 33 тысячи воинов; у Сципиона было всего 20 тысяч воинов]. Все шатры крыты камышом и сухой травой. Ворот в лагере двое. В них не разойдутся три коня.

- С этого и нужно было начать! - радостно молвил Сципион. - Ты получишь за каждый из этих шатров под одному сестерцию. Доволен?

- А что я получу за ворота и камышовые крыши?

- Если тебе платить отдельно за крыши, за стены, за ворота, за каждого воина, мне придется просить милостыню.

- Но ведь ты заплатил отдельно за молчание! - вставил Килон. - Почему тебе не заплатить за крыши?

Сципион развел руками:

- У тебя не язык, а меч. Ты получишь и за крыши и за ворота, если проникнешь в лагерь пунов. Последнее, что мне нужно знать, - сколько в лагере воинов.

- Последнее - протянул Килон. - А не говорил ли ты то же самое в Иберии?

ОГОНЬ

Эта ночь выдалась темной. Луна, на короткие мгновения выползая из-за туч, освещала узкую серебристую полоску реки и прямоугольник лагеря с белой царской палаткой в центре. Из шатров доносился храп. Воины крепко спали. С вечера купцы у ворот чуть ли не даром отдавали вино. Спали часовые с комьями, зажатыми между колен.

Спал и Сифакс, утомленный бесконечными переговорами с карфагенянами и римлянами. Нелегко быть посредником между двумя смертельными врагами. Карфагеняне, ставшие неподалеку лагерем, воображают, что если он женат на Софонибе, то может всем рисковать ради их интересов. Когда они начали войну с Римом, с ним не считались. Тогда они заигрывали с Гайей. А теперь Гайи нет, сын его Масинисса стал смертельным врагом Карфагена. Сципион ведет себя еще более странно. Он просит быть посредником, торгуется из-за каждого таланта, а мира не заключает. Никак не прибудет посланец сената! Можно подумать, что от Утики до Остии месяц пути.

В лагере Сифакса бодрствовала одна Софониба. Случайно во время переговоров Сципиона с мужем она узнала, что Масинисса жив, что он прибыл из Иберии и служит у римлян. Отец бессовестно обманул ее; он отдал ее этому лежащему с нею рядом, но далекому и чужому человеку. Что ее связывает с ним? Слово, которое она дала отцу? Но отец первым обманул ее! Эти тяжелые золотые кольца на пальцах? Софониба начала срывать их. Казалось, она попалась в ловушку. Ее не отпускает золотая цепь. Ее звенья вросли в тело. Софониба ломала пальцы и плакала от бессилия.

Со всех сторон подползли римляне к нумидийскому стану, бесшумно, как ужи, скользнули в ров и показались на гребне вала. Послышался негромкий свист, и на камышовые кровли упали тлеющие головни. Несколько мгновений, и шатры уже пылают, как факелы. Наружу выбегают полуголые люди, они трут кулаками заспанные глаза. Нумидийцы и не подозревают о близости врага. Пожар мог произойти из-за простой неосторожности. Огонь перекидывается от шалаша к шалашу, и вот уже пылает весь лагерь. Пламя вырастает, поднимается к небу, закрывая звезды.

Нумидийцы, толкая друг друга, бегут к воротам. У многих в руках ведра. Как назло, в лагере лишь двое ворот, и они узки. Слышатся проклятия, звон сталкивающихся ведер, плеск проливаемой на землю воды и заглушающий все глухой рев пламени.

Запели римские трубы. С земли поднимаются воины Сципиона. С гиком несутся всадники Масиниссы. Нумидийцы Сифакса мечутся, как крысы на тонущей гауле. Они гибнут в лагере от огня, за воротами - от ударов римских мечей, под копытами коней, они сами топчут друг друга.

Огненные языки сразу же были замечены в лагере карфагенян. Часовые пунов не спали. Но, если бы они и уснули, их разбудил бы вопль римского лазутчика, пойманного накануне и распятого, по карфагенскому обычаю, на кресте.

Обычно на кресте или молчат, или тихо и жалобно стонут, просят воды, или умоляют, чтобы добили. Этот же вражеский лазутчик, отказавшийся назвать свое имя и стойко перенесший пытку железом и огнем, на кресте кричал без умолку, за что и получил у часовых прозвище "Крикун". Сначала часовые прислушивались к его болтовне. Она им казалась забавной. Крикун обращался с мольбой к какому-то Публию и просил его, чтобы тот купил на все деньги вина для моряков.

- Не поскупись! Купи фалернского! - вопил бедняга.

Часовые покатывались от хохота:

- Его еще занимает сорт вина. Наверно, он знал в нем толк.

Нет, Крикун просто спятил. Он принял воронов, круживших над его головой, за голубей.

- Голуби Афродиты! - кричал он. - Чего вы от меня хотите? Я сделал вас вестниками Ареса, и вы почернели, как головешки.

Вскоре крики распятого начали утомлять. Кто-то из часовых швырнул камень, и Крикун затих. Но в то мгновение, когда над лагерем Сифакса показались красные языки, распятый ожил.

- Огонь! - кричал он и извивался всем телом так, словно его жгло пламя этого далекого пожара. - Это мой огонь, мой, ты слышишь меня, Публий!

Пуны решили, что лагерь Сифакса загорелся по неосторожности нумидийцев. Никому не пришло в голову, что это поджог. Ведь Сципион ведет переговоры о мире. С ведрами и топорами спешат карфагеняне на помощь своим союзникам и попадают в засаду. Римляне рубят безоружных, гонят из назад в лагерь. Главное оружие римлян теперь не меч, а горящие головни. Огонь проникает и в карфагенский лагерь.

Пылают шатры пунов. Треск пламени сливается с воплями и стонами обожженных людей, с ржанием лошадей, криками мулов. С ревом из горящего лагеря вырываются слоны, они топчут и давят бегущих, внося еще большее смятение и ужас.

Под утро у догорающего лагеря пунов появилось несколько всадников. По одетым поверх лат плащам и металлическим шлемам можно было узнать римлян. Что им здесь надо? Не хотят ли они вырвать у огня его добычу? Нет, римляне остановились у вкопанного в землю большого креста с неподвижной человеческой фигурой.

Сципион спешился и подошел к самому кресту. Руки и ноги Килона были прибиты к перекладинам железными гвоздями. Пуны были милосердны. Если бы они просто подвязали их кожаными ремнями, Килон дольше бы мучился. Голова Килона с выклеванными глазами свисала вниз, и странно было думать, что из этих уст не вырвется больше ни слова. Килон ушел в царство теней и унес с собою то, что не следует знать живым. Ему не надо давать серебро за молчание. Никто не узнает даже имени этого человека, которому Рим обязан величайшей победой.

Сорок тысяч погибших в огне и убитых, пять тысяч пленных - такой ценой заплатили враги за свою беспечность.