Татьяна Павлова - Закон свободы: Повесть о Джерарде Уинстэнли

Заиграла труба, резкий голос крикнул что-то, и толпу шатнуло назад. Отборные отряды железнобоких начали оттеснять народ от помоста. На Элизабет спереди навалилась чья-то спина, она едва не потеряла равновесие, оглянулась, ища глазами Эмили, но не увидела ее и с внезапной трезвостью поняла, что единственный путь спасения — это боковой проулок, куда можно было, протолкавшись, отступить и избежать смертельного водоворота. Собравши все силы, она выбралась наконец к углу дома. Там было чуть посвободнее, она прижалась спиной к ледяной шершавой стене, прикидывая дальнейший путь, и тут увидела, что чья-то рука взметнулась к ней из толпы. К ней пробирался, борясь отчаянно с плотной стихией человеческих тел, Джерард Уинстэнли.

Это было как во сне. Она как будто знала, что его увидит. Будто и казнь монарха, и эта толпа, и давка, и ее внезапное одиночество произошли только для того, чтобы они встретились здесь на площади, стиснутые с разных сторон и бессильные пробиться друг к другу.

От помоста донеслись крики, толпу еще шатнуло, и Джерарда вместе с нею повлекло в сторону, все дальше от Элизабет, к боковой улице. Она было рванулась за ним, но бешеный напор толпы прижал ее к стене, сковав дыхание. Потом и ее понесло, вместе с сотнями людей, к проулку. Медленно, боком она передвигалась, стараясь не терять из виду мелькавшую впереди шляпу. Страх, что она его потеряет, придавал ей силы. Шаг за шагом, в сплошном человеческом месиве она добралась до угла, тут стало свободнее, и она увидала, что он ждет ее у выступа двери. Она протиснулась к нему, встала рядом, поправила растерзанную шаль и перевела дух.

Лицо его было бодрым, серьезным и будто светилось изнутри. Он подвинулся, освобождая место рядом с собой, притронулся к шляпе и сказал вместо приветствия:

— Ну вот, свершилось. Нормандское иго пало. А вас, я вижу, совсем затолкали. — Он дал ей руку, они немного подождали и, когда толпа поредела, двинулись прочь от Уайтхолла. Поток вынес их к Чаринг-Кросс, оттуда они свернули на Стрэнд, где наконец можно было идти рядом и разговаривать.

Странно, оба не выказали ни малейшего удивления, что очутились в этот день в Лондоне, и не задали друг другу обычных в таких случаях вопросов. То, что произошло только что на их глазах, разом отмело все условности и словно бы сделало их близкими людьми.

— Свершилось, — повторил Джерард. — Твердыня тирании разрушена. Закон справедливости торжествует, и жизнь теперь пойдет по-новому.

Он взглянул на девушку; глаза его сверкали необыкновенным воодушевлением, лицо разгорелось на морозе, на губах играла улыбка. Элизабет никогда еще не видела его таким. Он был рад, несомненно рад тому, что случилось, и совсем не испытывал того ужаса от происшедшего, который не покидал девушку. Она до сих пор не могла оправиться от потрясения, отрубленная голова снова и снова падала на помост перед ее глазами.

— Вы думаете, это к лучшему? — робко спросила она.

— Без сомнения. Эта казнь была необходима. Все угнетение шло от монархии, вся неправда нашей жизни… Теперь с этим покончено. То, что мы видели с вами на площади, — поистине великий переворот. Это младший брат, кто попран и затоптан в грязь, поднял голову. Он прославит себя в грядущих веках.

Джерард давно уже отпустил ее руку, толпа поредела, и он шагал широко, устремив глаза вдаль. Элизабет могла бы даже подумать, что он забыл о ее существовании, если бы он ее говорил, — а говорил он все время, горячо и внятно, изредка обращая к ней лицо.

— Это не досужий вымысел, то, что я говорю. Я познал это в откровении. Я слышал голос… И вот что я понял: каждый теперь должен работать на земле и есть хлеб, добытый своим трудом. Тогда и земли хватит на всех: человек будет обрабатывать столько, сколько сможет, не нанимая работников. Так мы будем строить новое царство…

Сильный толчок сзади прервал его, он споткнулся и чуть не сшиб девушку с ног. Какой-то детина пробирался вперед, грубо расталкивая людей. Джерард мягко посторонился, ни тени гнева не легло на его черты. Он продолжал:

— И когда я это осознал, великий мир и тайная радость поселились во мне. Новый закон отныне придет на землю; суть его — разум и равенство. Я так и назвал свой трактат: «Новый закон справедливости»…

Элизабет не совсем улавливала последовательность в его словах, но слушала с готовностью. Его необычайный подъем передался и ей, она была рада поверить: чудовищная казнь необходима, чтобы царство справедливости пришло наконец на землю. А Джерард говорил дальше, высоко подняв голову, изредка улыбаясь, говорил будто себе самому, и спокойная уверенность слышалась в его словах:

— Когда господь откроет мне место, и время, и способ, как мы, простой народ, должны трудиться на общей земле и жить вместе, я пойду и буду работать вот этими руками, в поте лица моего, никому не служа и никого не нанимая. И чистые души, вроде вас и ваших братьев, я уверен, последуют за мною.

Элизабет шагала рядом с ним, счастливая его присутствием и его речью, готовая идти вот так все равно куда и слушать, слушать без конца. Она понимала, что ему надо сейчас говорить, а ее дело — только слушать, и поддерживать, и разделять с ним его мысли.

— Настало время радоваться, — продолжал он, — силы добра больше не будут попираться драконом; проклятая власть опрокинется к подножию своему. Новое царство придет сюда, к нам, на эту землю. Мы с вами увидим его, станем его участниками и работниками.

Они не заметили, как миновали Стрэнд, потом Флит-стрит и вышли на площадь к собору святого Андрея. Оба с утра не ели, но не испытывали ни малейшей потребности в пище. От ходьбы они согрелись, восторг, похожий на опьянение, переполнял их сердца; со стороны эта пара производила, вероятно, странное впечатление; впрочем мало кто в этот час в Лондоне, возвращаясь с казни, был спокоен и невозмутим. Элизабет видела вокруг взволнованные лица — то потрясенные, заплаканные или опечаленные, то радостные. Девушка совсем забыла об Эмили и о том, что надо бы вернуться домой. Они обогнули стынущую громаду собора и пошли теперь по Чипсайду. Дневной свет начал меркнуть.

— И знаете кто послужит орудием божьим в этих переменах? — голос Уинстэнли звучал по-прежнему уверенно и вдохновенно. — Самые бедные и презираемые. Они наследуют землю. Это еще скрыто от глаз богачей, и ученых, и правителей мира, но именно на бедняках лежит благословение неба. «Не бедных ли мира избрал господь быть богатыми верою и наследниками царствия его?» О, вы, кто называет землю своею и смотрит на других как на слуг и рабов! Вы думаете, что земля создана только для вас, чтобы вы жили на ней в богатстве и почете, когда другие голодают и стонут под вашим игом? Нет, господь пошлет своих слуг освободить землю, чтобы они служили ему вместе в общности духа и общности благ земных. Трепещи, гордая и жадная плоть, ты приговорена!