Татьяна Павлова - Закон свободы: Повесть о Джерарде Уинстэнли

Донос был помечен 16 апреля, и письмо Брэдшоу — тоже 16 апреля. «Судья проворен», — подумал Фэрфакс и вспомнил новость, которую среди других лондонских сплетен сообщил ему на днях неугомонный Хью Питерс, армейский проповедник.

«Говорят, появились люди, — шептал он, округляя глаза и то и дело дотрагиваясь то до огромной шпаги, висевшей на боку, то до пистолета за поясом, — которые хотят вернуть творение божие в его прежнее состояние, до грехопадения, так сказать… Ну да, восстановить древнюю общность в пользовании землею…»

И еще что-то… Ах да, «накормить голодных, одеть нагих»… Уж не об этих ли копателях с холма святого Георгия шла речь?

Еще не зная, какое решение он примет по этому делу, Фэрфакс отложил оба письма и взял газету. Это был «Умеренный», издававшийся левеллерами. И хотя Фэрфакс не любил ни Лилберна, ни Овертона, он все же регулярно читал их еженедельные выпуски, ибо должен был знать настроение Армии. Глаза его сразу наткнулись на Манифест, написанный в Тауэре, куда главари партии в марте были заключены за зловредную оппозицию Республике.

Уже длинное и тяжеловесное название Манифеста отдавало скандалом: «…имеющий целью, — читал он, — опровергнуть многочисленные клеветы, направленные против людей, обычно (хотя и несправедливо) именуемых левеллерами, для того, чтобы сделать их ненавистными для мира и опасными для государства…»

Интересно, от каких клевет они думают себя очистить… Ага, они старались «вывести из общественных бедствий сочетание свободы и блага для народа»… Это вряд ли совместимо. Дальше общие слова о том, как много они трудились для счастья нации… Упреки в адрес Республики… А вот и суть: «Наши враги с великой страстностью распространяют о нас все, что только может нас опорочить в глазах других… Распускают самые невероятные слухи, что будто мы хотим уравнять состояния всех людей, что мы не хотим иметь никаких сословий и званий между людьми, что мы будто не признаем никакого правления, а стремимся лишь к всеобщей анархии…» Но вы сами даете повод так о себе думать, господа! Посмотрим, как вы ответите?

Генерал увлекся не на шутку. Он взлохматил свои черные, еще густые для тридцатисемилетнего мужчины волосы и стал похож на мальчишку, углубившегося в занятную игру. «Черный Том», — звали его солдаты. «Мы объявляем, — читал он, — что у нас никогда не было в мыслях уравнять состояния людей, и наивысшим нашим стремлением является такое положение Республики, когда каждый с наивозможной обеспеченностью пользуется своей собственностью… А различия по рангу и достоинствам мы потому считаем нужными, что они возбуждают добродетель, а также необходимы для поддержания властей и правительства… Они сохраняют должное уважение и покорность в народе…»

Фэрфакс, довольный, откинулся от стола. С этими людьми можно-таки договориться! Вот и выходит, что Кромвель был неправ, когда багровел и грохал кулаком по столу: «Или мы сокрушим этих людей, или они сокрушат нас!» Никого не надо сокрушать, можно договориться миром и не терзать понапрасну Армию.

Взгляд его снова упал на давешний донос из Серри. А вот это уже другое дело. Здесь пахнет уравнением состояний, разрушением оград и вообще смутой. Он потряс колокольчик:

— Капитана Глэдмена ко мне.

Пока ходили за капитаном, план действий был готов. Сборище на холме надо разогнать, но прежде следует выяснить, что у них на уме. Капитан Глэдмен для этого — самый подходящий человек: умен, находчив, привык думать, прежде чем действовать. И предан Республике. Он будет не столько карателем, сколько разведчиком. Кто знает, может, Брэдшоу преувеличил опасность. Во всяком случае не следует действовать поспешно. Дверь приоткрылась, и Фэрфаксу доложили:

— Капитан Глэдмен.

Глаза у капитана светлые-светлые, скорее серые, чем голубые, рот насмешлив. Пожалуй, он слишком умен для солдата.

— Капитан, вы возьмете два отряда кавалерии и пойдете с ними в Серри, на холм святого Георгия. Это приказ Государственного совета. — Фэрфакс с удовольствием отметил, как едва заметная усмешка змеей скользнула по губам капитана. — Выясните, что замышляет и чем занята толпа, которая собралась там у римского лагеря. Если ее действия и образ мыслей покажутся вам опасными, примените силу, но не ранее, чем убедитесь в этом достаточно определенно. Вы меня поняли?

— Осмелюсь спросить, сэр: какие сведения имеются об этих людях?

— Вот, ознакомьтесь с бумагами. И выступайте немедленно. Я буду ждать вашего ответа в ближайшие дни.

Капитан Глэдмен со своими солдатами стал лагерем в Кингстоне. Навести справки о том, что происходит на холме святого Георгия, труда не составило: достаточно было просидеть вечер в таверне «Трех лилий» и познакомиться с двумя-тремя офицерами местного гарнизона. Офицеры в целом были благодушны; лишь капитан Стрэви, молодой человек с изрытым оспой лицом и невнятной, возбужденно-гнусавой речью, намекал на какие-то угрозы, злоумышления и бесчинства копателей, не подкрепляя, впрочем, свои домыслы сколько-нибудь определенными фактами. Больше всего он напирал на то, что их главари Эверард и Уинстэнли не ходят в церковь, отрицают Троицу и Священное писание и осмеливаются публично спорить с приходским пастором. Для Глэдмена, впрочем, этот довод не означал еще опасности для Республики.

— Но, как я понимаю, — сказал он, желая внести полную ясность, — на устои нашего государства эти люди не посягают?

И тут стукнул кулаком по столу сидевший неподалеку плотный, в богатом дублете фригольдер.

— Как не посягают? Очень даже посягают! Они-то как раз и есть самые опасные люди для государства!

Глэдмен обернулся. Он заметил этого фригольдера, когда говорил с капитаном Стрэви; фригольдер прислушивался к разговору и, видимо, сердился, все порываясь вставить словечко. Теперь он вскочил и подошел к столу, за которым сидели офицеры. Лицо его было красно, глаза горели гневом.

— Они стащили на холм все свои пожитки и все свалили в один сарай, — горячо заговорил он. — Все у них общее — понимаете? Да кто так делает! Добро бы родственники были, семья — это понятно. А то ведь чужие люди… Я вам говорю, господа офицеры, это самое опасное и есть. Ведь их вон сколько! А ну как все к ним побегут — кто работать будет? Это же выйдет бунт! Ни вас, ни нас слушать никто не станет!..

Глэдмен спросил у фригольдера имя — его звали Джон Тейлор, из Уолтона. Наутро капитан послал к копателям трех наиболее смышленых солдат во главе с капралом. К обеду они вернулись, как ему показалось, вполне разочарованные. Да, они видели восемнадцать человек, бедно одетых и вооруженных мотыгами и топорами, на общинной бесплодной земле возле римского лагеря. Десятеро из них копались в земле, а восемь заканчивали строительство хижин. Несколько женщин готовили пищу.