Вольфганг Леонгард - Революция отвергает своих детей

Вдруг, за одну ночь все переменилось. Кампания была приостановлена. Никаких статей в газетах, никаких объяснений, — как будто никакой кампании и не бывало.

— Что случилось с вашей югославской кампанией? — спросил меня член Центрального совета.

— Я сам точно ничего не знаю. Дело очень странное: на нашем последнем совместном совещании советские друзья сказали нам, чтобы мы прекратили кампанию. 150 членов ССНМ, по всей вероятности, не смогут летом 1948 года ехать в Югославию. Обоснование не было дано. Они лишь сказали, что лучше всего незаметно прекратить кампанию.

Вскоре после этого я услышал, что в ближайшие недели четыре высших ответственных работника СЕПГ посетят страны народной демократии. Через несколько дней пришло официальное оповещение об этой поездке руководителей СЕПГ. В Югославию не поехал ни один.

Когда я был летом 1947 года в Белграде, я договорился, что приеду следующим летом снова. Дело было в мае 1948 года, вскоре я должен был получить отпуск. Я отправился в югославскую военную миссию, чтобы выяснить вопрос о моей поездке.

— Ты можешь ехать к нам в любое время. Ты же официально приглашен Центральным советом Народной молодежи. Мы будем очень рады.

Югославские товарищи были очень любезны, но когда я осторожно поставил вопрос, как обстоит дело с 150 членами ССНМ, они ответили мне весьма уклончиво:

— Мы ничего не можем сказать определенного. С нашей стороны приглашение остается в силе.

Больше они ничего не сказали, но и этого было достаточно. Я теперь знал: югославы согласны были на поездку 150 членов ССНМ. ССНМ был также за поездку. Оставалась лишь одна возможность: были против советские представители.

Но почему? Какие к этому основания?

Утром 29 июня 1948 года я пошел, как всегда, за газетой. Там, где раздавали у нас газеты преподавателям и руководителям факультетов, мне пришлось немного подождать, так как около меня получал газеты профессор Виктор Штерн. Сверху лежал «Телеграф» с огромным, броским заголовком: «Сталин порывает с Тито, Тито обвинен в троцкизме».

— Такая глупость! Вечно пишут какую‑то ерунду! Что это значит: «Тито обвинен в троцкизме» — бессмыслица какая‑то! Тито ведь как раз удалил троцкистов из руководства партией.

Раздраженно засопев, Виктор Штерн сложил свою газету и ушел.

Быстрым взглядом я окинул заголовки крупных западных газет и понял: это не было «уткой» «Телеграфа», это было объяснением странных событий последних недель.

В восточных газетах в это утро не было напечатано по югославскому вопросу ни строчки.

Я побежал в свою комнату и внимательно прочел сообщения всех западных газет. Они были так коротки, что невозможно было составить себе полной картины. Одно было ясно: Коминформом была принята и опубликована резолюция, которая обвиняла Югославию в политических ошибках и уклонах. С этой минуты я, почти не отрываясь, сидел у радиоприемника. Через два часа ко мне в Клейн–Махнов пришла моя подруга Ильза, которая относилась для меня к тем, кому можно было доверять. Она работала в здании Центрального секретариата в редакции газеты «Новый путь» («Neuer Weg»). Она, конечно, слышала новость и уже побывала в редакциях различных газет, чтобы поговорить с друзьями.

— Полного текста еще нет, но он должен появиться в наших газетах завтра утром. Уже сейчас везде царит большoe волнение, но в точности еще ничего неизвестно.

Мы до глубокой ночи сидели у приемника. Все еще положение не прояснялось.

На следующее утро — 30 июня 1948 года — я получил, наконец, текст резолюции Коминформа. Внимательно читал я обвинения, предъявленные югославским коммунистам и все более приходил в ярость от этих примитивных и, как я знал, совершенно необоснованных нападок.

Не прошло еще и десяти месяцев после моей поездки в Югославию, и я не только с того времени, но уже и ранее регулярно читал всё, публикуемое в Югославии. Поэтому мне не трудно было установить, что обвинения были ложными.

Югославские коммунисты обвинялись в «буржуазном национализме». Как в разговорах с югославскими коммунистами, так и в их печати царил дух интернационализма, которого я часто безуспешно искал в Советском Союзе.

«Поддержка капиталистических элементов в деревне» — читал я в резолюции и знал, что югославские коммунисты не только провели наиболее последовательно земельную реформу, но и организовали первыми среди стран народной демократии сельскохозяйственные артели.

«Антисоветская установка!» Я вспомнил, как в югославской печати писалось о Советском Союзе, как югославы идеализировали СССР, как они свои большие достижения всегда ставили после достижений Советского Союза.

Над тем, что в югославской компартии якобы царит «военно–бюрократическая» система, я мог только рассмеяться. Не кто иной, как советская коммунистическая партия, в которой как раз и царит военно–бюрократическая система, которая, вопреки своим собственным уставам, с 1939 года, то есть уже девять лет, не созывает съезда партии, — становится в позу защитницы партийной демократии!

Затем снова шли нападки на югославскую земельную политику, на этот раз из‑за так называемого «левого уклона». Ее обзывали «авантюристической», — а за несколько фраз до этого, — югославским коммунистам бросался упрек в «оппортунистических взглядах».

В общем все это было курам на смех.

«Кто может принять такой документ всерьез или верить в то, что там написано», — думал я. Однако в следующую же минут/у я сам принял его всерьез, правда, не из‑за содержавшихся в нем «аргументов», а из‑за угрозы и предупреждения в конце резолюции:

«Задача этих здоровых сил компартии Югославии заключается в том, чтобы открыто и честно признаться в своих ошибках… или, если теперешнее руководство коммунистической партии Югославии окажется к этому неспособным, снять его и заменить новым интернационалистическим руководством коммунистической партии Югославии».

Это было ясно сказано — даже слишком ясно. Единственная страна в Европе, в которой за последние 20 лет произошла победоносная революция и во главе которой стояла коммунистическая партия, должна была быть приведена в повиновение. Мне было сразу понятно, — для этого я уже достаточно хорошо знал советскую политику, — что дело заключалось совсем не в содержавшихся в резолюции обвинениях, а в том, что югославские коммунисты, очевидно, вели до некоторой степени самостоятельную, собственную политику.

С первой же минуты я с твердым убеждением встал на сторону оклеветанных и обвиняемых югославских коммунистов и против тех, кто представлял резолюцию Коминформа.

Я был не одинок. В этот день я, к счастью, был занят лишь в предобеденные часы и после обеда поехал в Берлин, чтобы повидать друзей. Берлинская блокада, начавшаяся в эти же дни, почти не упоминалась в наших разговорах, хотя все они происходили в Берлине.