Вольфганг Леонгард - Революция отвергает своих детей

Мы сидели растерянные и молчаливые. Мы были поражены, как громом.

Молчание прервал самый молодой из нас — Эгон Дирнбахер.

— О, как жалко, теперь мы, несомненно, не увидим фильм Чаплина «Диктатор».

Маленький Эгон правильно оценил положение. Заключение пакта, как мы убедились в ближайшие дни, тотчас же отразилось на внутриполитической обстановке.

Мы не могли дискутировать, ибо никто, в том числе и наш политический руководитель, не знал, чем объяснить заключение пакта.

— Несомненно завтра в печати появятся обстоятельные комментарии, — успокаивал он нас, — завтра я поеду в райком партии и тогда смогу узнать обо всем более обстоятельно, а вечером мы сможем, провести детальную дискуссию.

Но для такой дискуссии времени уже не оказалось.

На следующее утро, в первый день после заключения пакта, наш политруководитель разбудил нас совсем рано:

— Только что получена телеграмма из Москвы. Мы должны немедленно возвращаться.

— Уже сегодня?

— Да. Я узнал уже, что через два часа мы можем выехать через Ростов в Москву.

В московском поезде нас одолевали мрачные мысли. Что означает этот внезапный отъезд? Как сложится наша жизнь после заключения пакта с фашистской Германией?

Мы напряженно ждали приезда в Москву, чтобы узнать что‑либо определенное.

Нам не пришлось долго ждать.

На вокзале нас встретила группа воспитанников дома. Они проводили отпуск в других местах и успели вернуться раньше.

— Наш дом распущен! — это было первое, что мы от них услышали.

Едва ли какое бы то ни было другое известие могло меня так потрясти. Детский дом — он был для нас всем: нашим жилищем, нашей жизнью, нашим защитником, нашим другом. И теперь нас лишили всего. Мы неожиданно очутились в пустоте, и едва ли могли себе представить нашу дальнейшую жизнь.

— Что будет со всеми нами?

— Мы тоже еще этого не знаем. Сегодня после обеда все должно решиться.

С тяжелым сердцем ехали мы с вокзала в наш дом в Калашном переулке № 12. Там все выглядело, как после побоища: упаковщики мебели, маляры, жестяники бегали по дому, упаковывали, ремонтировали. Все наши вещи были сложены в зале. Некоторые из нас уложили уже свои вещи и стояли готовые к отъезду, не зная куда. Другие беспомощно и грустно бродили по дому, который много лет был нашим домом.

Какие–го заседания были уже проведены, но казалось никто не знал, что с нами теперь будет. На наши вопросы педагоги лишь беспомощно пожимали плечами:

— Мы знаем так же мало, как и вы. Директор ведет переговоры.

Когда директор откуда‑то вернулся, последовал приказ: всем собраться в большом зале. Сейчас откроется собрание!

В сравнении с другими собраниями, проходившими в этом зале, нынешнее никак нельзя было назвать торжественным. Мы сидели на мешках и ящиках или стояли, прислонившись к стене.

Как обычно, началось с политического введения.

Наш директор объяснял нам заключение пакта. При этом он подчеркнул, что западные державы отказались вести переговоры на основах равенства. Они хотели так использовать Советский Союз, чтобы он воевал в интересах западных империалистов. Великий Сталин разгадал, однако, эту игру. Благодаря немедленному заключению пакта с Германией созданы условия, при которых Советский Союз может и дальше жить в мире и продолжать свое строительство.

После этого вступления директор начал говорить о нашем доме:

— В связи с новой внешнеполитической обстановкой будет и у нас проведена известная реорганизация.

Под формулировкой «известная реорганизация» надо было понимать роспуск нашего дома.

Директор знакомил нас с новой генеральной линией коротко, холодно и бессердечно. Он уже не старался психологически облегчить нам переход на новое положение. У меня невольно создалось впечатление, что мы «списаны со счетов».

— Все воспитанники дома, еще не окончившие 7–го класса, будут направлены сегодня днем в русский детский дом «Спартак». Старшие могут пойти на предприятия, которые и позаботятся тогда о жилище. Желающие окончить десятилетку будут вместе с младшими переданы в русский детский дом и должны будут подчиняться тем же порядкам, которым подчиняются воспитанники русского дома.

За полчаса все было решено. Еще в тот же день 40 воспитанников было отправлено в детский дом «Спартак». Внешние различие между двумя долами казалось не столь большим. Здание было немного меньше, но во всяком случае вполне хорошее.

С робостью и неохотой вступили мы в новый дом. Тут же при входе нам приказали:

— Всем тотчас собраться в зал! — Это звучало не очень приветливо.

Подавленные, стояли мы в зале, когда туда вошел высокий, суровый, темноволосый человек:

— Построиться в одну шеренгу! — строго скомандовал он. Такой тон не был обычен для нашего прежнего дома.

Внутренне протестуя, мы исполнили приказание.

Как удары дубинкой сыпались на нас его распоряжения:

— Никто не имеет права уходить из дома без разрешения педагога!

— Школьные задания будут проводиться под наблюдением педагогов! Все должны подчиняться установленному порядку этого дома. Старшие тоже не должны рассчитывать на особое положение. Курить строжайшим образом воспрещается, даже вне дома и во дворе! Каждый, кто курит, должен сейчас же в этом признаться и сдать свои папиросы. Кто этого не сделает, понесет строгое наказание.

Нам было уже по 17, 18 и даже 19 лет, и у некоторых, в том числе и у меня, в кармане находились «Дукат» или «Казбек». В нашем прежнем доме никогда не запрещали старшим курить.

— Я еще раз требую от вас добровольно сдать папиросы. Повторяю, кто этого не сделает, будет строго наказан, — воскликнул угрожающе директор.

Кто‑то из нас сдал первый. Против своей воли один за другим мы последовали его примеру.

Затем нам показали спальную.

Мы с ужасом смотрели на простые железные кровати тесно прижавшиеся друг к другу. Никакого сравнения с нашим старым домом!

«Сюда, конечно, не приведут иностранных делегаций» — насмешливо подумал я.

Вечером мы ужинали. Незачем говорить, что это был плохой ужин.

Но меня не столько угнетало изменение материальных условий, как стеснение моей индивидуальной свободы: необходимость строго подчиняться правилам, требующим, например, получения разрешения на каждую небольшую прогулку.

Некоторые из наших младших готовы были плакать.

— Здесь нехорошо. Все совсем другое, не сравнить с нашим домом!

— Я никогда не думал, что разница между нашим и русским детским домом так велика.

Подошла последняя неделя августа 1939 года.

Детский дом №6, приют для детей австрийских шуцбундовцев и немецких эмигрантов просуществовал 5 лет. Я провел в нем 3 года. В течение всего этого времени мы знакомились с Советским Союзом, но знакомились с позиций молодых людей, которые жили в привилегированное доме, не знали никаких материальных забот и вели жизнь, стандарт которой был значительно выше среднего уровня жизни советских граждан. Правда, мы вместе с ними пережили страшные годы чистки, но даже чистка не коснулась нас в той мере, в какой коснулась она людей, работавших в других учреждениях и организациях.