Вольфганг Леонгард - Революция отвергает своих детей

В назначенный день, в шесть часов утра, подъехали два грузовика. Мы начали сносить наши вещи. У входа в общежитие собрались наши друзья. Мы обнялись с моим другом и товарищем по комнате, с польским участником испанской гражданской войны Бенеком. С тревогой мы оба думали о будущем, не теряли однако надежды на новую встречу. Но наша надежда не осуществилась. Вскоре его эвакуировали в еще более отдаленные места, чем меня. Он попал в самый крайний угол юго–восточной части Киргизии.

Грузовики двинулись, раздались прощальные приветствия.

Мы начали медленно удаляться от студенческого общежития, которое за этот год успело стать для меня настоящим домом. Мы ехали по Москве, — два грузовика, нагруженные ящиками и чемоданами, увозили немцев, направляемых на поселение в Кзыл–Орду.

Я предполагал, что нас везут на вокзал. Но я ошибся. Мы выехали в предместье города и остановились перед длинным составом, состоящим из 80 товарных вагонов. Кругом стояли и сидели уже сотни людей со своими мешками и чемоданами. Вокзала не было. Его заменял деревянный забор, которым на большом расстоянии были огорожены пути.

У входа стоял милиционер, неприветливо потребовавший пропуск. Сидящий рядом с шофером показал какую‑то бумагу и нас пропустили.

Не успели мы вылезти из грузовиков, как к нам подошел человек, одетый в форму, и отдал приказ:

— Быстро разгружайте ваши вещи и садитесь в вагоны. Никто не имеет права покидать огороженный район без особого разрешения.

Только теперь я осознал свое настоящее положение: я с ужасом понял, что меня лишили свободы.

Обнесенный забором и охраняемый стражей товарный вокзал в Москве походил в этот день, 28 сентября, на муравейник. Каждые 10–15 минут подъезжали все новые и новые грузовики с немцами, которых высылали из Москвы.

В эти самые тяжелые дни, когда германская армия продвигалась к Москве, когда ощущалась острая нужда в каждом вагоне и каждом грузовике, на это дело нашлось достаточное количество и грузовиков, и поездов, и обслуживающего персонала.

Перед товарным составом взад и вперед прохаживалась охрана.

— Чего вы торчите здесь? Садитесь в поезд!

Мы прошли вдоль всего состава в надежде хоть где‑нибудь пристроиться. Но люди в битком набитых вагонах, прижатые друг к другу как сельди в бочке, завидя нас издали, кричали:

— Мест нет! Ни одного местечка!

Военные, охранявшие состав и следившие за порядком, опять появились перед нами:

— Вы все еще не в поезде?

— Невозможно, товарищ командир, вагоны все переполнены.

На военных это не произвело ни малейшего впечатления.

— Мы вам сейчас места отыщем!

Офицеры пошли с нами. И тут мы обнаружили кое‑что, чего раньше не заметили: не только вокзальные помещения, но также и весь состав имел вооруженную охрану, состоящую из красноармейцев и офицеров. И для них было уже достаточно одного слова вокзального начальства.

Сдавленные со всех сторон немцы уже не протестовали и только тихо постанывали. И получаса не прошло как и прибывшие после нас, были: втиснуты в вагоны. Сесть, конечно, было негде. Мы стояли и ждали, что же будет дальше …

В нашем небольшом товарном вагоне находилось почти пятьдесят человек. Люди всех возрастов, всех профессий, всех социальных слоев: от малоквалифицированного рабочего до профессора, создавшего себе крупное имя работами в области телевидения. Здесь можно было увидеть восьмидесятилетнего старика и трехлетнего ребенка. За исключением нескольких немецких эмигрантов, никто из моих спутников не бывал в Германии; большинство из них не знало даже немецкого языка. Они были такими же русскими, как любой из москвичей. Среди нас находились две или три домработницы, родившиеся в республике немцев Поволжья, которых привезли в Москву еще детьми.

Потом я понял, почему всех этих людей так внезапно сделали «немцами» и теперь везли в направлении Кзыл–Орды. Дело в том, что в январе 1939 года в Советском Союзе была произведена перепись населения. Рядом с графой «подданство» была графа «национальность». Ее можно было заполнить по собственному усмотрению: либо по традиции предков, либо по чувству принадлежности к какой‑либо национальной культуре.

Многие советские граждане, не задумываясь, вписывали эту графу «немец» или «немка». Им и в голову не могло придти, что это когда‑то решит их судьбу. Теперь эти люди, не знавшие ни одного немецкого слова, сидели в товарном вагоне как «немцы» и ехали навстречу неизвестному будущему…

Я присоединился вскоре к «настоящим немцам»: это были немецкие коммунисты, которые боролись в Испании в интернациональных бригадах и после победы генерала Франко эмигрировали в 1939 году в Советский Союз. Теперь они в качестве «неблагонадежных» немцев, заняли места в этом составе…

Среди них была жена писателя–коммуниста Альберта Готоппа и его две дочери — Кэта и Герда; дочь коммуниста Альфреда Зикерта — Ирмгард Зикерт. Ее отец сражался в рядах интернациональной бригады, а во время этой войны был интернирован в Швейцарии. Ирмгард прибыла в Советский Союз еще в 1934 году и училась, как и я, в институте иностранных языков.

В этот первый вечер у нас было довольно унылое настроение. Три испанских бойца начали было петь шумные, веселые песни.

— У вас, кажется, несмотря на все — хорошее настроение, — заметил кто‑то.

— Это юмор висельников! — последовал ответ одного из певцов.

Я хорошо понимал, что творилось в их душе. В течение десятков лет они, не щадя сил, верно служили партии: рисковали жизнью в боях в Испании, а теперь в переполненном товарном вагоне их насильно везли в отдаленные районы Средней Азии.

Я задумался и над своим собственным положением. Вчера еще московский студент, сегодня сидел я в вагоне под стражей и, покинув Москву, расставшись с друзьями, направлялся в дальнюю Кзыл–Орду…

Как это ни странным покажется западному читателю, но я не чувствовал ни ожесточения, ни злобы. Наоборот, я стремился это переселение даже как‑то оправдать.

Конечно, говорил я сам себе, это весьма неприятно, когда меня, честного комсомольца, отправляют как «неблагонадежного» в охраняемом товарном вагоне в Среднюю Азию. Разумеется, думал я, это бесконечно тяжело, особенно для тех товарищей, которые всю свою жизнь служили партии и, вот, теперь, в виде благодарности получили за это ссылку… Но, в сущности, разве можно было в эти трагические дни приближения нацистских войск иметь достаточно времени для справедливой классификации благонадежности каждого из нас?

Мы медленно тащились по российским равнинам. Часто подолгу стояли на перегонах. Впрочем, времени у нас было достаточно.