Юрий Афанасьев - Историзм против эклектики. Французская историческая школа Анналов в современной буржуазной историографии

Догматизм Дюркгейма Блок и Февр усматривали в его следовании канонам, исходящим из философии Просвещения, и контовской социологии. Дюркгейм оказался не в состоянии сделать надлежащие выводы из новейших достижений в области естествознания и современной ему действительности. Оставаясь, как и Конт, в значительной мере пленником натуралистических представлений просветителей, которые пытались разработать единый научный метод познания природы и общества, включить явления общественной жизни в единую цепь изучаемых наукой закономерностей, Дюркгейм также продолжал верить в универсальные законы, одинаково пригодные для понимания как природы, так и общества. Он и его школа, отмечал в этой связи Блок, действительно считали возможной науку об эволюции человечества, которая согласовывалась бы с неким "всенаучным" идеалом, и, не щадя сил, трудились над ее созданием [61]. Негодование Блока и Февра по поводу догматизма Дюркгейма понятно. Весь вопрос в том, как избавить науку от этого порока. Догматизм можно преодолеть научно. Его можно также разбавить определенной дозой релятивизма. Далее мы увидим, какая из этих двух возможностей и в какой мере была реализована в трудах историков школы "Анналов".

Итак, можно сказать, что предварительное знакомство с основателями "Анналов" и той средой, в которой они искали способы обновления исторической науки, состоялось. Мы показали также их реакцию на события и процессы в различных областях научного знания в первой четверти XX в. Но для понимания смысла и характера "битв за историю" М. Блока и Л. Февра необходимо посмотреть, что же представляли собой владения самой Клио до вторжения в них "Анналов".

Если попытаться в самых общих чертах определить состояние французской буржуазной исторической науки в первой четверти XX в., можно сказать, что существенных изменений по сравнению с минувшим веком за это время не произошло. Более того, внешне все выглядело так, как будто во Франции в отличие от некоторых других стран Западной Европы все еще продолжалось "столетие историков", каковым многие — и не без оснований - считали XIX век [10] По-иному складывалась историографическая обстановка в других странах. В Германии, например, выступления В. Виндельбанда, В.Дильтея, Г. Риттера, М. Вебера, Г. Зиммеля поставили под вопрос все основные мировоззренческие принципы познания прошлого, выдвинутые историографией и философией XIX в.: идеи о закономерности, единстве, поступательном характере всемирно-исторического процесса. Аналогичные явления имели место и в других странах. Многие из наиболее крупных представителей буржуазной историографии, как, например, Ч. Бирд и К. Беккер (США), Р. Коллингвуд (Англия), Б. Кроче (Италия), выражали сомнение в возможностях истории как науки, декларировали непознаваемость прошлого, начали проповедовать мистику, иррационализм. Дискредитация, а затем и постепенное изъятие из употребления основополагающих теоретических положений, замена их новыми, а также усиление субъективно-идеалистических тенденций положили начало кризису буржуазной исторической мысли и исторической науки. .

Преобладающей в первой четверти XX в. во Франции продолжала оставаться позитивистская историография [62]. Она была представлена такими именами, как Э.Лависс, считавшийся в конце XIX-начале XX в. своеобразным "папой" официальной историографии, А. Олар, возглавлявший Общество истории французской революции, Л. Альфен, который, опубликовав в 1946 г. книгу "Введение в историю"[63], поставил последнюю точку в разработке позитивистского метода исторического исследования. Наиболее полное выражение этот метод получил в трудах Ш.В.Ланглуа и Ш.Сеньобоса. Их совместная работа "Введение в изучение истории"[64] — своего рода библия позитивистского историзма.

Выступления Дюркгейма и Берра против позитивистской историографии, которую они называли "историзирующей" ("l'histoire historisante"), "событийной" ("l'histoire événementielle") , имели широкий резонанс, но все-таки никакой "революции" не сделали и в самой исторической науке в это время никак еще реально не проявились. Эти выступления были, если можно так сказать, внутриклановыми по своему характеру. Критика позитивистской историографии осуществлялась в основном с позиций философии и идеологии позитивизма. Данное обстоятельство во многом объясняет несколько приглушенное звучание антипозитивистской критики, отсутствие в ней ниспровергающих заходов на самые основы позитивистской историографии. Следует также учесть, что эти выступления не завершились разработкой позитивной программы обновления методологических основ исторической науки. В планы Дюркгейма такая задача вообще не входила. Берр прилагал определенные усилия в этом направлении, однако, не будучи профессиональным историком, он не смог продвинуться дальше реализации пусть существенных, но все-таки главным образом организационных мер. Что касается Блока и Февра, то, хотя они и высказались за "превращение истории в науку", их голоса в первые два десятилетия XX в. звучали еще слабо, они практически не выделялись в общем хоре поверхностного оптимизма позитивистской историографии.

Неудовлетворенность состоянием исторической науки, ее неспособностью ответить на запросы современности выражали в то время и многие другие представители французской интеллигенции. Любопытные наблюдения на этот счет сделал один из талантливых французских публицистов и поэтов, академик Поль Валери. В книге "Взгляд на современный мир", опубликованной в 1931 г., он писал, что новейшие открытия коренным образом изменили прежнее видение мира. Этот мир предстал перед нами, отмечал П.Валери, совсем не таким, каким мы привыкли его видеть, стал более тесным и единым. Система причин, которая определяет судьбу каждого из нас, простирается ныне на весь земной шар. Современным представлениям о развитии человечества не соответствует больше "старая историческая геометрия и старая политическая механика". Этот новый мир может быть снова ввергнут в катастрофу, какой явилась для него мировая война, если политический рассудок не избавится от привычки "мыслить событиями", а не проблемами, не категориями, соответствующими современной науке. Эта привычка мыслить поверхностно продолжает поддерживаться традиционной историей, из поля зрения которой ускользают "отношения первостепенной важности". Поскольку в этой истории отбор "фактов" не подчинен научному методу, она представляет собой "ужасную мешанину", содержит в себе все и дает примеры всему. В силу этого она абсолютно ничему не учит, более того, "она заставляет мечтать, она опьяняет народы, порождает у них ложные воспоминания, растравляет их старые раны, вызывает у них манию величия и манию преследования, делает нации желчными, высокомерными, нетерпимыми и тщеславными", и в этом смысле "история—самый опасный продукт, выработанный химией интеллекта"[65].