Владимир Николаев - Испытание

- Ни шагу назад, - повторил Алексей, ощущая, что этот призыв обращен и к нему, обязанному держаться до самой последней возможности.

На первой странице - сводки Советского Информбюро. В утренней сообщалось: "В течение ночи наши войска вели бои с противником в районе Воронежа, а также в районах Цимлянской, Батайска и юго-западнее Клетской...

На других участках фронта никаких изменений не произошло.

В районе Воронежа на ряде участков наши войска продвигались вперед, преодолевая упорное сопротивление противника. Одна наша часть выбила противника из населенного пункта и захватила три орудия, четыре миномета, семь станковых пулеметов и склад с боеприпасами. На другом участке бойцы Н-ской части отразили контратаку противника. В этом бою немцы потеряли 450 солдат и офицеров..."

Прочитал сводку, задумался. Трудно, ох как трудно идут дела на фронте. А разве на войне бывает легко? Самое главное, что наши уже не отступают, а продвигаются, пусть с тяжелыми боями, вперед, бьют врага.

Передохнув, снова принялся за чтение. Его внимание привлекло помещенное на видном месте письмо красноармейца.

"Уважаемый товарищ редактор! Прошу Вас с большим усердием обработать мой подлинник и пропустить его в газету. Я пишу Вам о том, как мы, парашютисты, воевали в тылу у немцев и как я сам лично принял свое боевое крещение и стал истребителем. Я уходил в бой с злой душой, и моя злость помогла мне кое-чего добиться. А теперь я расскажу Вам все, как было, по порядку.

Вот нас посадили на корабли, мы долетели до места. Подана команда: "Приготовиться!" Все встали и ждут следующей команды: "Пошел!" - и мы все спрыгнули.

Первый бой был для меня скучным: слышу, бойцы стреляют, а я никого не вижу. И так мне после боя стало обидно, что я в бою даже не выстрелил. Но ничего не поделаешь - на войне всяко бывает. Зато потом у меня было больше удачи.

Вижу, правее нас фрицы идут в атаку на наших товарищей. Нам дана команда "Вперед, вперед!".

И мы все ударили немцам во фланг. Я добежал до немецкого танка. Он стоял подбитый и вел огонь. Я бросил две гранаты и заклинил башню. Бегу дальше. Дорогой уничтожил несколько немцев... Вот вам, сволочи, как воевать с Русью.

Но тут меня ударило в правую руку, автомат вышибло, вещевой мешок сполз с плеч. Я упал и понял, что меня ранило. Хотел взять автомат, но у него была разбита ложа. Посмотрел на вещевой мешок - он уже горит, и в нем рвутся патроны. Я огляделся. Вижу, метрах в ста от меня поднялся немец. Я прицелился и выстрелил. Немец был убит. "Вот, - думаю, - опять одного нет". И тут снова вижу немца.

Но вдруг оказалось, что в магазине у винтовки нет больше патронов, и у меня в кармане нет. Вот горе какое!

Пробираюсь между кустами. Рука болит. Но тут, вижу, лежит наша трехлинейная винтовка. Я взял семизарядную за спину, принял боевое положение. Я вижу, идут по дороге два немца. Выстрелил. Один немец упал. Но тут уже рука заболела так, что нет терпения.

Тогда я ушел в деревню, и там мне сделали перевязку.

Еще я хочу описать один бой, когда мы, закончив боевую задачу, с боем пробивались на соединение со своими частями.

Рана моя тогда еще не совсем зажила, а раненому воевать довольно трудно. Нужно сказать при этом, что в нашей группе было много раненых. А нам нужно обязательно перейти одну дорогу, которую немцы очень сильно охраняли, и пробиться через одну деревню. Но мы знали, что немцы боятся крика "ура". И вот мы с рассветом, когда немцы спали, тихо подкрались к деревне и с громким "ура" ворвались туда.

В деревне стояли четыре легковые автомашины и два грузовика с продовольствием. Я бегу и слышу в одной избе крик: "Русс, русс!" Тогда я взял противотанковую гранату, которую берег для себя на случай, если меня окружат, и левой рукой бросил ее в комнату. Дверь распахнулась, из окон все стекла вылетели. Вбегаю в комнату и вижу мертвых фрицев.

Потом смотрю на машины и думаю: "Не оставлять же немцам". Беру банку с горючим, обливаю и поджигаю. Мне во всем этом деле помогает один местный житель. А про раненую руку я совсем было забыл. Только когда выбежал из деревни, почуял боль. Так я нагнал своих и с ними вышел.

Вот такое было мое действие в тылу у врага, и об этом я хочу рассказать всем комсомольцам.

Красноармеец В. Кувшинов".

Алексей не мог определить то чувство, какое пробудило в нем это письмо: оно наполнило сердце чем-то таким хорошим, что оживило душу. Незаметно для себя, впервые, может быть, за все свое бедование на острове, на него дохнуло живым теплом, и он улыбнулся.

* * *

Сегодня Алексей решил дойти до вышки, может, удастся найти сорванное полотнище паруса. День выдался сухой, тихий, прохладный.

Поначалу зашагал легко и быстро, даже обрадовался, что способен так двигаться. Но скоро ощутил стеснение в груди и ноги начали слабеть. Присел на камень.

На берегу вдруг увидел пару куличков. Длинноносые щупловатые и необыкновенно проворные птицы перебегали с места на место, не обращая на Алексея никакого внимания.

Он с тоской подумал, что начинается отлет птиц. Теперь будут садиться на остров каждый день. Одна беда - не с его силами охотиться. Силков никаких не приготовил, до болезни не успел, а теперь и подавно не сделаешь. И камнем птицу не подшибешь, руки слабы. Все же выбрал кругляшок, размахнулся и бросил. Где там, даже не спугнул, камень упал совсем близко, а рука заныла...

С трудом поднявшись, побрел дальше. Шел медленно, осторожно, ноги то и дело скользили на разъезжавшейся под подошвами гальке. Недолго и упасть.

Прошел метров пятьдесят и снова присел на камешке. Глянул на берег и увидел три бревна. Был бы здоров... а теперь не осилить.

В тот день он все же добрался до вышки, устало прислонился к опоре. Ничего-то здесь не меняется. Тысячи лет могут бежать и бежать по небу серые облака, гулять ветер, плескаться или грохотать море, и все на затерянном острове останется таким, как было тысячу лет назад.

И опять припомнился родной дом, экипаж, друзья, знакомые, и заныло сердце в безысходной тоске. Так захотелось в обжитой человеческий мир, что слезы сами собой подступили к глазам и перехватило горло. Вынести одиночество еще хоть сутки, хоть несколько часов - выше сил.

Однажды вдоволь поплававший по свету механик, рассказывая о Японии, где ему приходилось бывать подолгу, заговорил насчет тамошних верований. И вот что запомнилось Алексею. По понятиям японцев будто бы есть ближний и дальний ад. А сверх этого еще и третий ад - это ад одиночества.

Как верно! Разве все, что он тут испытывает, не ад? Куда ни глянь, всюду серые камни, серая вода и серые облака. Сущий ад. Он взглянул на море и обомлел: недалеко от берега шел пароход. Алексей закрыл глаза, уверенный, что, когда откроет, увидит пустое место. Не без страха еще раз взглянул, и - о чудо! - самый настоящий пароход огибал остров.