Владимир Николаев - Якорь спасения

- В ближайшую при всем желании не получится, - возразил Коренников, телевидение - это такая махина, не вдруг раскачаешь. Летние передачи по зиме записываем, зимние - жарким летом. Но помнить буду, раз ты рекомендуешь.

- А по-моему, таскать по телевидению, по экранам, по разным выступлениям - это только портить молодой талант, - вступила в разговор женщина в черном, едва приоткрывая тонкогубый большой рот.

- Ну это ты, матушка Зоинька, зря. Перед тобой не талант, а гений, опять не согласился хозяин стола. - Имеющий уши да слышит - гений! Согласен, во всем нужна мера, но слава гению не помеха.

- И гению надо работать, - стояла на своем Зоинька. - Гении - это волы, сказано не нами, но справедливо.

- Я бы на это мог ответить: гений и работает как гений, его общей меркой нельзя мерить. Насколько мне известно, одним из самых плодовитых писателей был Лопе де Вега. Одних пьес оставил, кажется, более трехсот! Чтобы сочинить столько, надо спины не разгибать, от письменного стола не отходить, а современники утверждают, что этого Лопе за работой никто и не видел. И таких примеров история литературы хранит предостаточно. Кстати, обратился Кавалергардов к Акиму, - дама, которая заботится о том, чтобы ты не разменивался на всякие там рекламные выступления, наша известная поэтесса Зоя Огненная. Слыхал, поди? Жутко талантливая женщина.

Востроносов посмотрел на поэтессу и заметил, что ее нисколько не смутили слова о том, что она жутко талантлива. "Должно быть, здесь такими вещами не смущаются", - сделал вывод Аким.

Хозяин стола представил и других гостей.

- А теперь, друзья, - оповестил Кавалергардов, - хочу вас познакомить с отрывочками, только с отрывочками из повести нашего уважаемого, только что открытого нами гения. - Он сказал последние слова с такой значительностью, что все должны были понять - открыть гения куда важнее, чем быть гением. - И еще вот что хочу заметить, вы первые, кто услышит строки из этого замечательного произведения.

Илларион Варсанофьевич прочитал несколько лирических пейзажных зарисовок и колоритных жанровых сценок. Читал он хорошо, выразительно. Когда Кавалергардов начал, Аким от страха сжался. Он испугался, а вдруг его проза не понравится присутствующим, вдруг это не так хорошо, да он и вправду считал, что это не так хорошо, как превозносит размашистый и самоуверенный человек. Но когда начал вслушиваться, то приободрился, почувствовал, что вроде бы и не так плохо.

Кавалергардов сделал паузу, снял с носа очки, оглядел присутствующих и победоносно спросил:

- Какая лепка характеров, а? Как скуп на детали, но, обратите мнимание, каждая к месту, любая метко схвачена, истинная находка. Зрение прямо-таки бунинское. - И, обернувшись к Акиму, задал вопрос: - Где ты, братец, откопал этих людей, как узнал их, проник каждому в самую душу?

- Да я их с детства знаю, - изумился Востроносов, - они же все в нашей Ивановке живут.

- Мой вам совет, молодой человек, - подала голос поэтесса Огненная, никуда не уезжайте из своей Ивановки, живите там до старости в окружении своих героев.

- Это вы, Зоинька, зря, - с некоторой укоризной возразил Кавалергардов, - тут я решительно не согласен. Нашему Акиму нужна столица! Только в столице окрепнет и развернется в полную силу его дарование. И он нужен столице!

- Шолохов всю жизнь прожил в Вешенской и ни в какой среде не нуждался, - парировала Зоя Огненная.

- Ну вы еще Толстого в пример приведите, про Ясную Поляну начните нам толковать.

- Что ж, пример не так плох, - не сдавалась Огненная, как видно, не привыкшая уступать.

Но и Илларион Варсанофьевич был не из тех, кто легко сдавал свои позиции.

- А я вам скажу, все, в том числе и вы, милая Зоинька, ошибаетесь. И сильно. Никто не дает себе труда посчитать, сколько же тех, кто, начав творить в провинции, перебрались затем в столицу, где их талант окреп и расцвел. Таких, скажу я вам, устанешь и перечислять, стольких художников, писателей, артистов, ученых пригрела, можно сказать, вскормила и вспоила столица. Возьмите-ка цвет столичной творческой интеллигенции и поинтересуйтесь, сколько среди них ее уроженцев? Ничтожно мало. Вот об этом почему-то не думают, а стоит подумать.

- Да что вы все решаете за молодого человека, - пробасил Коренников, - не худо бы и его самого спросить. Как он-то к этому относится?

И тут все обратили свои взоры к Акиму Востроносову. Он недоуменно пожал плечами и чистосердечно признался:

- Да я как-то не думал. В Ивановке у меня дом, родители, сестра...

- И невеста, наверно, есть? - неожиданно спросила жена Кавалергардова, до сих пор молча следившая за беседой и лишь переводившая свои черные цыганские глаза с одного говорившего на другого.

Аким покраснел, усиленно замотал головой, говоря:

- Что вы? Никакой невесты нет.

- Тогда женим, непременно женим, - хохоча, проговорил Коренников. И все остальные поддержали его одобрительным смехом.

- Тут еще мы посмотрим, - возразил Илларион Варсанофьевич, тоже смеясь, - какая будет невеста. Нам не всякая годна. Так я говорю, Аким?

Востроносов еще больше смутился, ничего на это не ответил. Лишь покраснел как вареный рак.

- Женим, обязательно женим, - заявил Кавалергардов покровительственно и по-отечески. - Но без спешки. Вот прогремит повесть, тогда уж и все остальное будем решать. А пока о повести я что-то мало слышал. Как повесть-то, граждане, а? Чего отмалчиваетесь, неужели и сказать нечего?

- Так ведь еще не читали, - резонно заметила Зоя Огненная.

- Э, матушка, для того, чтобы определить, каковы духи, не обязательно весь пузырек на себя вылить. Достаточно нескольких капель. У вас же чутье отменное, все мы опытные литературные дегустаторы, - рассудил Илларион Варсанофьевич.

После этого гости не считали возможным отмалчиваться и принялись сначала не особенно пылко, а потом все больше и больше входя во вкус, хвалить прослушанные куски. Хвалить в этом кругу, как, впрочем, и ругать, даже поносить умели и делали как то, так и другое с большой охотой.

Всякого человека и, замечу, без особенного труда можно уверить в том, что он гений, равно как и в том, что он бездарь из бездарей, надо лишь настойчиво твердить то, в чем в данном случае вы желаете убедить. Не отступайтесь, и вы достигнете желаемого.

Разговоры о приписываемой ему гениальности Востроносов воспринимал поначалу всего лишь как необидную иронию или продиктованное дружеским расположением преувеличение. Сам он был далек от мысли о том, что написал действительно гениальное произведение. Он верил, что повесть ему в общем удалась, что в ней действительно немало выразительных эпизодов, метко схваченных характеров, есть острота и даже, может быть, некоторая глубина, но что касается гениальности - явный перехлест. Протестовать против этого сначала у него не хватило духу, затем он посчитал несколько неучтивым в незнакомой компании противоречить столь солидным и широко известным людям. До сих пор подражание кому-либо из известных писателей Аким искренне считал предосудительным. Но это-то больше всего и ставилось ему в заслугу. И если сначала именно такие похвалы более всего и смущали Востроносова, то к концу вечера незаметно для себя он уже ничего предосудительного в этом не видел. Более того, он все с большим и большим удовлетворением отмечал, что никакой иронии и расточаемых по его адресу непомерных похвал нет, они произнесены самым искренним тоном. И хвалят его люди, которым дано понимать в литературе куда больше, чем ему, желторотому юнцу. Сообразив это, а мы всегда или, во всяком случае, по большей части соображаем лишь к своей выгоде, Аким начал ощущать свою гениальность.