Владимир Николаев - Якорь спасения

- Никуда не годится, - строго сказал Илларион Варсанофьевич, - гений тем и отличается от всех остальных, что он, понимаешь, работает в любых условиях. Всегда работает! Это посредственности все сваливают на условия. То им не так и это им не эдак. Для гения подобных вещей не существует. Запомни и усвой. И вот еще что, мотай-ка на полгодика в творческую командировку. На Дальний Восток или на Север, на вечную мерзлоту, на ударную стройку. От дрязг подальше. И матерьяльчик для романа копнешь первосортный. Размахнешься на зависть всем. Советую.

Акиму совет был по душе, и он поблагодарил Кавалергардова.

- Но с Кузиным потолкуй, - повторил Илларион Варсанофьевич, - и виду не показывай, что робеешь или там тушуешься. Дай понять, что нас голыми руками не возьмешь.

После этого разговора Востроносовы устремились в город к Чайникову. Умолять его связаться с Кузиным долго не пришлось. Аскольд отлично понимал, что инициатива исходит от шефа, и готов был сделать все, чтобы такая встреча состоялась как можно быстрее.

Но Никодим Сергеевич на этот раз заупрямился. Он заявил, что положительно не видит никакой необходимости в такой встрече, по его мнению, нет предмета для разговора. Большого труда стоило уломать переговорить с Акимом хотя бы по телефону.

Разговор получился сухой и даже резкий. Никодим Сергеевич заявил, что он может помочь лишь одним - в ближайшие дни отладить машину и тогда еще раз проверит степень достоинства его произведений. Аким понял, какому риску подвергается, и запротестовал - к старым вещам нет смысла возвращаться, а вот новую рукопись готов пропустить через машину и безропотно принять любой приговор. А пока все должно остаться между нами. Кузин согласился.

Разговор не развеял тревоги Акима. Проклятая машина, не будь ее, и горя не знал бы. А теперь придется мучиться, чем все кончится, когда Кузин исправит?

В расстроенных чувствах он немедля доложил обо всем по телефону Кавалергардову, сказав в заключение, что спешит воспользоваться его спасительным советом и тут же поедет оформлять командировку к черту на рога. Но пыл его охладил Илларион Варсанофьевич.

- Никуда тебе ехать пока нельзя, - решительно заявил он. - Я еще поразмыслил в тиши - и вот что выходит. Твой отъезд на бегство, понимаешь, будет смахивать. Наоборот, надо чаще появляться на людях. И держаться поосанистей.

После этого он вместе с женой и в самом деле стал чаще вертеться на людях - бывал на премьерах, не пропускал вернисажей выставок, не пренебрегал спортивными соревнованиями, особенно теми, что транслировались по телевидению. Старался держаться победителем, в чем, даже несмотря на первоначальную робость, определенно преуспел.

Разговаривал свободно и весело, врал, что вовсю работает над новой вещью, теперь это уже роман, который пишется на едином дыхании. Однако о чем новый роман, не считал возможным распространяться загодя, со временем все станет известно, а перескажешь и самому себе дорогу перебежишь, не так пересказанное напишешь. Все это выходило вроде бы натурально, убедительно, даже самому хотелось верить, что все идет лучшим образом.

- Я еще всем покажу! - грозил он изредка, оставаясь в одиночестве.

Но не нами сказано: не так живи, как хочется. Едва только Востроносов намерился не противиться временному забвению, как вдруг, как говорится, в один прекрасный день над его головой снова нежданно-негаданно раздался гром небесный.

В одно, как говорится, прекрасное утро в газетах появился отчет с очередного заседания проходившего как раз в эти дни международного симпозиума электроников и кибернетиков, на котором выступил советский ученый Никодим Сергеевич Кузин. Он в пух и прах разбил выступления некоторых представителей западной науки, утверждавших, что думающие машины ближайшего поколения смогут заменить человека в любой сфере интеллектуальной деятельности и даже выйдут из-под контроля их творцов. В качестве примера приоритета живого человеческого разума над механическим интеллектом Никодим Сергеевич рассказал о случае с рукописью повести писателя Акима Востроносова "Наше время". В газетном отчете приводилось такое высказывание Кузина: "Да, машина во много раз превосходит человеческий разум в быстроте действий. Ее можно будет оснастить таким образом, что она получит возможность корректировать собственные ошибки и даже устранять их. Но контролировать любой механизм - неотъемлемая прерогатива человека!"

Кавалергардов тут же поднял с постели ранним звонком юного гения и прочитал ему те места в газетном отчете, которые прямо касались их обоих, сказав в заключение:

- Вот так-то, друг. Такие, как говорится, пироги.

Если Илларион Варсанофьевич говорил спокойно, то молодой гений буквально взорвался.

- Это подло! Подло! - вскричал он. - Мы же договорились, сам Кузин обещал не предавать огласке... А тут на весь свет... Какая непорядочность! Да на него за это в суд, в суд...

- Не кипятись попусту, - оборвал Кавалергардов. - Тут надо действовать, а не сотрясать воздух. Необходимо меры принимать. Решительные. И быстро.

- Какие меры, какие меры? - чуть не плача вопрошал Востроносов, он весь дрожал от негодования. - Какие, к черту, меры?!

- Кончай истерику, - властно потребовал Илларион Варсанофьевич, - и слушай внимательно. Нам надо идти, как говорится, ва-банк!

При этих словах Аким издал не то вопль, не то стон, но его собеседник не обратил на это внимания и продолжал:

- Будем твердо стоять на том, что это происки, Кузин спровоцирован, все это возня групповщиков и сомнительных людей. Вместе с нами хотят запутать и скомпрометировать выдающегося ученого...

- Какой он выдающийся ученый, он интриган!

- Помолчи, мальчишка, слушай, что старшие говорят. Кузин нам нужен не как враг, а как союзник...

- Такой союзник хуже врага, - не унимался Аким.

- Не перебивай меня! И запоминай: никакой машины мы не боимся. Слышишь, не боимся. Держись того, что вот будет готова новая вещь - суйте в любую машину, не страшно. Силу свою покажи, силу. Присутствие духа, а не растерянность.

Юный гений мыкнул в трубку что-то неопределенное, что шеф и опекун принял за согласие, а на самом деле Аким подумал: "Тебе-то легко соглашаться, пусть в любую машину. Совать-то будут меня. А чем это обернется?"

А Кавалергардов между тем продолжал:

- Тебе вольно или невольно нанесли, если хочешь, публичное оскорбление. Будем настаивать на публичной сатисфакции. Только публичной, гласной. Широкогласной, я бы сказал.

- Каким образом? - простонал Востроносов.

- Это придется обдумать. Хорошенько обдумать. Через полчаса будь в редакции. Там и решим.

Когда Аким появился, шеф встретил его сообщением, которому открыто радовался: