Б Николаевский - История одного предателя

Этот последний действительно был весьма крупной звездой на охранном небосклоне. В истории русской политической полиции последних перед революцией десятилетий он сыграл одну из самых значительных ролей.

В те годы он был сравнительно молод (он родился в 1861 г.), инициативен и энергичен, смел до авантюризма, самоуверен до дерзости, - и в добавление ко всему полон честолюбивых планов, в борьбе за {197} осуществление которых он менее всего склонен был считаться с количеством чужих отдавленных ног.

Плебей по происхождению (его отец был из податного сословия: казак-украинец) он в жандармы пошел для того, чтобы сделать карьеру. В своей ранней молодости, учеником реального училища в Харькове, он имел некоторое касательство к революционным кружкам учащейся молодежи. Кое-кто из его школьных товарищей позднее играл видную роль в революционном движении, напр., И. И. Мейснер, недавно скончавшийся в Берлине. Сам Герасимов в этих кружках не засиделся: путь тюрем и ссылок меньше всего казался ему привлекательным. Потерпев неудачу на попытке пробиться в инженеры, Герасимов пошел в юнкерское училище и затем в течение нескольких лет тянул офицерскую лямку в одном из резервных пехотных батальонов. Эта служба не удовлетворяла, и не могла удовлетворять: монотонная, скучная жизнь и притом без надежд сделать карьеру в будущем. Выскочить из колеи оказалось возможным в одном направлении: перейти в корпус жандармов. Этот переход Герасимову дался не легко.

Конец 1880-х годов был периодом общей борьбы с "кухаркиными детьми". Офицерский состав корпуса жандармов с особым старанием стремились заполнять одними только дворянами.

Плебеям, к числу которых принадлежал Герасимов, ставили разного рода препятствия. С большим трудом удалось пробиться в начале. Нелегко было и двигаться по служебной лестнице позднее. Мужицкая напористость, с одной стороны, обнаружившиеся полицейские таланты, с другой, - помогали преодолевать препятствия. К началу 1900-х г. г. положение стало много лучшим: когда революционное движение разрослось, начальству стало не до справок о "социальном происхождении" жандармских офицеров, способных вести борьбу против этого движения. В феврале 1905 г., - в период, когда дело полицейского сыска разваливалось по всей империи и когда с ним особенно плохо было в Петербурге, - Герасимов получил {198} назначение на пост начальника петербургского Охранного Отделения.

Это был один из наиболее ответственных постов в русской политической полиции вообще. Герасимов быстро сумел сделать его еще более ответственным.

Особенно сильно он выдвинулся в октябре-декабре 1905 г. Растерянность среди руководителей политической полиции в тот период достигла высших пределов. Департамент Полиции боялся принять какие-либо меры для подавления вырвавшегося наружу революционного движения. Революционная агитация велась открыто, захватывая все новые и новые слои и расшатывая последние устои старой власти. Герасимов был тем, кто настаивал на переходе к репрессиям. По его рассказам, он тогда считал, что перед властью стоит один выбор: "или мы будем, - как писали в их газетах, - служить революционным украшением петербургских фонарей, или их пошлем в тюрьмы и на виселицу".

В первую очередь он требовал немедленного ареста петербургского Совета Рабочих Депутатов. Руководители Департамента Полиции, во главе с Вуичем и Рачковским, были против этих арестов: они опасались, что последние вызовут революционный взрыв, для подавления которого у правительства нет надежных сил. Герасимову пришлось выдержать жестокую борьбу. По его настоянию было созвано специальное междуведомственное совещание для всестороннего обсуждения вопроса.

Председателем его был Щегловитов, - будущий министр юстиции в годы жесточайшей реакции, расстрелянный в сентябре 1918 г. в Москве по приговору Чрезвычайной Комиссии. Это совещание почти полностью встало на точку зрения Департамента Полиции. Только один представитель прокуратуры, известный позднее обвинитель по политическим процессам, Камышанский, поддержал Герасимова. Большинство приняло решения, в которых высказалось против немедленного ареста Совета, и наметило программу мер, которые, по его мнению, должны {199} были смягчить опасности революционной агитации, без применения крутых репрессий.

Поражение на этом совещании не остановило Герасимова, - он отправился к министру внутренних дел Дурново для того, чтобы лично защищать свою точку зрения. Здесь его также ждала неудача: выслушав Герасимова и ознакомившись с протоколом совещания, Дурново заявил, что он все же присоединяется к мнению большинства этого последнего. В этот последний момент, по рассказам Герасимова, в дело вмешался министр юстиции Акимов, который присутствовал при докладе Герасимова, но до сих пор никак не проявлял своего к нему отношения. Услышав решение Дурново, Акимов вышел из состояния пассивного наблюдателя и заявил, что со своей стороны он целиком присоединяется к мнению Герасимова: "положение действительно таково, что медлить нельзя: или мы их, или они нас." И так как Дурново все еще колебался, то Акимов заявил, что в таком случае он берет ответственность на себя, и в качестве генерал-прокурора империи тут же на своем блокноте написал полномочие Герасимову на производство всех тех обысков и арестов, которые последнему кажутся необходимыми. Так. - по рассказам Герасимова, . . . была в декабре 1905 г. решена судьба петербургского Совета Рабочих Депутатов . . .

Как известно, аресты тогда прошли с точки зрения правительства благополучно: в Петербурге совсем никакого взрыва не произошло, восстания в Москве и в провинции были подавлены сравнительно легко. Из докладов с мест вскоре стало ясным, что замедление с репрессиями значительно понизило бы шансы правительства в борьбе с революцией. После этого Дурново проникся большим уважением к полицейским талантам Герасимова и начал всячески его выдвигать, открыто называя его самым крупным из Деятелей политического розыска того времени.

Жаловаться на плохую карьеру теперь не было оснований, но аппетит приходит во время еды. Уже {200} достигнутое казалось недостаточным, - тем более, что в работе все еще приходилось считаться с инструктивными указаниями Департамента, к руководителям которого Герасимов и тогда и после относился с пренебрежительным презрением, не стесняясь называть их "высокопревосходительными господами с куриными мозгами." (Именно так отзывался он о них в беседах с А. А. Петровым-Воскресенским (см. "3аписки" последнего, стр. 178).).

От этой зависимости от Департамента Герасимова освободил Столыпин, быстро понявший, как важно для него иметь целиком на своей стороне начальника политической полиции в столице. Герасимов получил такие права и приобрел такое влияние, которого ни раньше, ни позднее не имел ни один из начальников Охранного Отделения в Петербурге. Департамент Полиции был оттеснен на второй план. Ни о каком контроле с его стороны над Герасимовым не могло быть и речи. Герасимов делал все, что хотел, и диктовал свою волю Департаменту. Вся центральная агентура, - т. е. все секретные сотрудники, которых полиция имела в центральных организациях революционных партий, - перешла в его руки. Обо всех своих действиях Департамент должен был предварительно сноситься с Герасимовым. Наученные опытом, руководители Охранных Отделений на местах в наиболее важных вопросах предпочитали советоваться не с Департаментом, а именно с Герасимовым, - совместно с которым они затем решали, нужно ли о данном деле информировать Департамент, или предпочтительнее оставить его в неведении.