Михаил Горбачев - Жизнь и реформы

Декларация, подписанная нами, оказалась короткой, без парадных фраз, но содержательной и вполне корректной для обеих сторон.

Гавел просил ускорить вывод советских войск из Чехословакии. Пришли к взаимопониманию и по этому острому для обеих сторон вопросу.

Очень близким было наше видение новой системы европейской безопасности, которая могла бы стать своего рода преемницей Варшавского Договора и НАТО.

Переговоры с Гавелом прошли успешно, мы нашли общий язык, а главное — навели новые мосты для продолжения нормального, здорового сотрудничества между нашими странами.

Запомнилась мне и другая встреча с президентом Гавелом. Она состоялась уже в 1992 году летом, когда он приезжал с официальным визитом в Российскую Федерацию. Встретились мы по его предложению в посольстве Чехословакии в неформальной обстановке — с пльзенским «Праздроем» и брамбурачками. Гавел выглядел усталым, чувствовался груз навалившихся на него проблем. В то время, как я знал, он подвергался растущей критике уже не только слева, но больше, пожалуй, справа. Среди экстремистской части его бывших единомышленников и политических союзников раздавались упреки в «измене». Похоже, он был готов к тому, что может вскоре расстаться с президентством. Говорил об этом, в общем-то, спокойно и как бы даже несколько отстраненно. Зато живо интересовался ходом политических баталий в России, хотел знать мое мнение на этот счет. Расстались мы на хорошей ноте человеческого взаимопонимания и доброжелательства.

Дома Гавела ждали новые повороты политических событий и личной судьбы. Чехословацкая федерация распалась вопреки его намерениям, но государственный развод произошел в цивилизованных формах. Опять «бархатный».

Родоначальник «пражской весны»

Не могу поставить точку в этом своем повествовании об отношениях между Москвой и Прагой, не рассказав еще об одной встрече. 21 мая 1990 года в президентский кабинет Кремля, рядом с залом, где прежде заседало всемогущее Политбюро, вошел председатель Федерального собрания Чешской и Словацкой Федеративной Республики (так она тогда называлась) Александр Дубчек. Последний раз он приезжал (вернее — был доставлен) в Москву почти 22 года назад, в августе 1968 года. К тому времени ему исполнилось сорок шесть лет, он был Первым секретарем ЦК КПЧ и, казалось, его карьера кончалась навсегда. Довольно скоро, после непродолжительного пребывания послом в Турции, он был исключен из партии и отправлен в политическое небытие под негласный надзор полиции.

И вот навстречу мне идет Дубчек со своей неизменной, чуть смущенной улыбкой, постаревший, но еще довольно стройный. Идет, слегка раскинув руки для дружеского приветствия. Мы встретились тепло, у Дубчека увлажнились глаза.

Встреча эта была знаменательна во многих отношениях. Прежде всего как свидетельство жизненности идеи гуманистического и демократического обновления общества. Мы говорили о том, что вместе с Советским Союзом, который вынес тяжелые испытания, нелегкий путь прошли и восточноевропейские страны, каждая по-своему. То, что были опрокинуты попытки обновления Чехословакии в 1968 году, обернулось крупным стратегическим просчетом, который негативно сказался и на развитии Советского Союза. Военно-силовое давление в августе 1968 года, по сути дела, похоронило новации и реформы, в том числе и у нас в стране. Все мы потеряли много времени. Но без тех попыток, которые были предприняты раньше, может быть, не было бы и сегодняшних перемен.

Я рассказал Дубчеку о своих беседах с Гусаком, о том, как он решил уступить высший пост. Поделился своими соображениями о том, какую роль при этом сыграл Василь Биляк. До меня дошла такая его фраза: «Подождем, в Москве в конце концов сломают голову те, кто увлекается перестройкой, и придут новые люди».

— К сожалению, — сказал Дубчек, — это не только фраза. За ней стояла активная работа, а ждали на самом деле не новых людей, а приверженцев старого.

Он рассказал, что на протяжении ряда лет настойчиво предлагал сделать по крайней мере три шага, которые позволили бы преодолеть кризисное состояние общества. Во-первых, отменить исключение из партии всех тех, кто выразил несогласие с вводом войск в 1968 году; во-вторых, отмежеваться от одобрения ввода войск; в-третьих, признать, что лозунг «социализм с человеческим лицом» не был контрреволюционным. Если бы к этому прислушались, можно было бы снять напряжение в обществе. В конструктивную работу включились бы многие активные и сознательные люди, в том числе ветераны войны, которых больно задела и оскорбила акция 1968 года.

Однако ничего подобного сделано не было. В результате ширились настроения неприятия режима. Против КПЧ выстраивался единый фронт как против чехословацкой Бастилии.

— Благодаря карьеристам, — продолжал Дубчек, — дискредитировано само название «коммунистическая партия». Необходимы полное оздоровление, идейное и организационное размежевание с людьми прошлого. Надо было идти к народу, чтобы он почувствовал поворот, вновь завоевывать доверие людей. Думаю, стоило бы сохранить все ценное из того, что было наработано в 1968 году. Я оказался вне партии, но и сейчас нередко обо мне говорят: «Не верьте ему: он марксист». Как Председатель Федерального Собрания стараюсь занимать широкие гражданские позиции, правда, и о партии не могу совсем забыть. До сих пор тяжело переживаю ситуацию, нередко засыпаю с горькими мыслями: что будет завтра, кто выйдет на политическую арену, кому освободить простор для полезной деятельности?

Он был и остался защитником советской перестройки, говорил об этом во всех своих беседах с парламентариями, с которыми постоянно встречался. По-своему символичен и сам уход его из жизни. Осенью 1991 года спешил из Братиславы в Прагу. Автомобиль, который в непогоду несся с чрезмерной скоростью, не удержался на вираже, и огромная сила инерции выбросила его с пути. Дубчек получил тяжелейшие травмы, на этот раз физические, спасти его не удалось. Говорят, если бы не это несчастье, Александр Дубчек мог бы стать Президентом Словацкой Республики, хотя, насколько я знаю, он по своему духу был за федерацию. Я, к сожалению, не смог быть на похоронах в словацкой столице, где, как мне рассказывали, прощалась с ним едва ли не вся Словакия. Прощальное слово от моего имени передал Г.Шахназаров.

Думаю, теперь уже должно быть очевидным, что подавление «пражской весны» обернулось пирровой победой для тех, кто оставался на позициях изжившего себя прошлого и верил, превыше всего, во всемогущество тоталитарного государства. Может быть, кто-то, поддаваясь эмоциям, скажет в сердцах: «и поделом». Но ведь пострадало от этого общество. В результате нарушения естественного процесса общественного обновления оказались невостребованными творческие и гражданские способности целых поколений.