Михаил Горбачев - Жизнь и реформы

На деле власть Живков никому уступать не собирался, напротив, решил обойти всех и предстать перед партией и народом в качестве инициатора самых радикальных новаций. Неожиданно для многих он внес в Политбюро ЦК БКП записку о коренной реорганизации всей политической системы. Предлагалась полная перекройка административно-территориального деления страны. А это предполагало и тотальную перетряску всех государственных, хозяйственных и партийных структур сверху донизу. В основу этого проекта закладывалась идея «самоуправленческого социализма», однако готовился он наспех, келейно, сильно отдавал авторитаризмом.

Затевая перетряску всей страны, Живков, похоже, рассчитывал, во-первых, укрепить свое внутриполитическое положение, избавившись от наиболее критически настроенных людей в партийном и государственном аппарате, а во-вторых, как говорили сведущие люди, обойти Горбачева «слева» и утвердить свой авторитет как ведущего реформатора социализма.

Свои соображения о новой реорганизации Живков счел нужным направить в Москву. При знакомстве с ними у нас создалось впечатление о подготовке в Болгарии своего рода «большого скачка» или даже «культурной революции» наподобие маоцзэдуновской. У теоретиков возникала и другая аналогия: записка Живкова — претензия на революционный слом государственной машины, о котором писал Ленин в книге «Государство и революция».

Высказывать официальные оценки намерениям и планам болгарского лидера, о которых он сам ставил нас в известность, мы не хотели по принципиальным соображениям. Но и пройти мимо них тоже, конечно, не могли. Тем более что к нам вскоре стали поступать очень тревожные сигналы от многих болгарских друзей, которые прямо говорили о том, что в стране готовится авантюра, чреватая социальным взрывом.

Для более полного выяснения обстановки в Болгарию выезжал Медведев, а затем осенью 1987 года состоялась и моя встреча с Живковым. Говорили о поставленных им вопросах. Позднее эта беседа интерпретировалась с его слов в Болгарии в том смысле, что Горбачев, мол, сорвал намерение Живкова переориентировать Болгарию на Запад. Как следовало из решений июньского Пленума ЦК БКП и заявлений Живкова, Болгария солидаризировалась с советской перестройкой и намерена осуществить собственную. В этой связи я акцентировал внимание собеседника на том, что при революционном характере перестройки речь не может идти о том, чтобы одним махом сломать все, перетрясти экономику, партию, государство. Снова предупредил от копирования, что могло бы скомпрометировать перестройку в Болгарии, нанести ущерб всем. Живков тогда с пониманием воспринял сказанное. Вообще, это был товарищеский по тону разговор, без каких-либо нравоучений, достаточно откровенный и устремленный к укреплению взаимного доверия.

Казалось, занятая нами тактичная и вместе с тем определенная позиция способствовала снятию остроты назревавшего конфликта. Мы и в этом случае исходили из того, что решать кадровые вопросы, затрагивающие судьбы партий и государств, имеют право и должны только они сами. Такая постановка вопроса меняла многое и в жизни болгарского общества. Ведь упоминавшиеся особые отношения между Брежневым и Живковым давали последнему щит, под прикрытием которого он мог делать что угодно с кем угодно. И когда болгары обращались в Москву с жалобами на своего лидера (а такое бывало, и не раз), у нас рассуждали примерно так: «Живков есть Живков, может, и перегибает палку, но он наша опора, преданный Советскому Союзу человек, поэтому, ничего не поделаешь, придется пожертвовать другими».

Справедливости ради надо сказать, что в особо вопиющих случаях с нашей стороны предпринимались попытки предостеречь болгарского «богдыхана» и помешать устранению из руководства людей, снискавших хорошую репутацию и своей деятельностью на родине, и ровным дружественным отношением к Советскому Союзу. Но эти обращения, сделанные в деликатной форме, не слишком обременяли Живкова и он в конечном счете поступал как задумал.

С марта 1985 года мы действительно отказались от всякого вмешательства во внутренние дела союзников. Но изменения в СССР, сам ход истории, объективно назревшие реформы работали на перемены. Перед этим не в силах был устоять никто, даже такой мастер дворцовых маневров, как Тодор Живков.

Ему пришлось уступить место другим людям, решившим действительно обновить партию и страну. Перемены начались в ноябре 1989 года с заявления Петра Младенова — члена Политбюро и министра иностранных дел, который, по сути дела, выступил с категорическим протестом против авторитаризма Живкова, в очередной раз вознамерившегося перетряхнуть кадры и оттеснить с ответственных постов не желавших больше мириться с режимом личной власти. Заявление Младенова стало искрой, благодаря которой вспыхнуло давно назревавшее коллективное возмущение самовластием, атмосферой беспринципности, страха, недоверия к людям.

Собравшийся 10 декабря Пленум ЦК БКП освободил Тодора Живкова со всех постов. Новым Генеральным секретарем ЦК БКП, а с 17 декабря 1989 года и Председателем Государственного Совета НРБ стал Петр Младенов. В декабре он приехал в Москву с рабочим визитом. С Младеновым мы были знакомы много лет, и наша беседа с первых минут приобрела откровенный характер.

«ГОРБАЧЕВ. Приветствую вас. Меня, конечно, интересует ваша оценка перспектив развития ситуации в Болгарии.

МЛАДЕНОВ. В целом события в стране мы контролируем. Перемены в руководстве страной, происшедшие 10 ноября, встретили прямо-таки восторженную поддержку народа. Мы еще раз убедились, что, хотя практически всю жизнь занимаемся политикой, однако далеко не всегда знаем действительное настроение людей.

Все, кроме небольшой прослойки, горячо выступают за перестройку в Болгарии. Сейчас у нас в стране исключительно высокое внимание к советской перестройке.

Теперь для всех стало совершенно очевидно, что Болгария созрела для реальных перемен. Ведь целый ряд лет в стране ухудшался общественно-политический климат. Партия теряла авторитет, все заметнее расходились слова и дела руководства. Центральный Комитет превратили в говорильню, на заседаниях хвалили главного руководителя, говорили, какой он мудрый, автоматически поддерживали любое его выступление, дружно голосовали. Но по-настоящему, серьезно насущные проблемы на пленумах ЦК не обсуждались, не было коллективным органом и Политбюро. Я в целом 15 лет был в его составе, и там мы не обсуждали, тем более не решали самых серьезных вопросов.

В стране серьезно ухудшался нравственный климат, на фоне парадности процветал цинизм. Все видели, что руководитель не по заслугам продвигает своих родственников. На виду совершались и другие, мягко говоря, некрасивые поступки, поэтому народ воспринял ноябрьские перемены как стремление покончить со всем тем негативным, что накопилось у нас за многие годы.