Николай Губернаторов - Гордон Лонсдейл: Моя профессия - разведчик

Затем — Хаутон был уверен, что его готовность признаться во всём и сотрудничать с полицией обеспечит ему небольшое наказание. На прогулках он говорил другим заключённым, что рассчитывает «заработать» не более трёх лет. Словом, он был уверен, что находится в гораздо лучшем положении, чем я, и это давало ему возможность смотреть на меня со снисходительным удовлетворением.

В конце процесса он едва не упал в обморок, услышав, что его приговаривают к пятнадцати годам тюрьмы.

Жестокий приговор оказался для него страшным и совершенно неожиданным ударом. Это окончательно убедило меня, что на каком-то этапе власти заверили его, что он отделается небольшим наказанием, если поможет захватить и осудить меня. Полиция и контрразведка явно одурачили Хаутона ещё до ареста. Но его нетрудно было запугать и заставить навести на мой след, особенно если запугивание перемежалось с обещаниями обеспечить ему снисходительность суда. Бедный Хаутон был безжалостно обманут. Вообще-то говоря, опыт показывает, что люди, которые не руководствуются твёрдыми принципами, а верят посулам и живут в надежде и тревоге, всегда легко могут быть обмануты…

«Супер» Смит потребовал, чтобы все мы дали отпечатки пальцев. Хаутон и Джи согласились, я наотрез отказался.

— Нет, — твёрдо сказал я и тогда, когда передо мной положили список вещей, изъятых при аресте. — Подписывать это я не буду…

Просматривая опись, я обнаружил, что без моего согласия в неё включили содержимое хозяйственной сумки Джи. Поскольку сумка была вскрыта в моё отсутствие, я, естественно, отказался подтвердить верность описи. В то же время по профессиональной привычке я внимательно прочитал и запомнил список секретных документов, обнаруженных в сумке. Во время процесса я был поражён, что в обвинительном заключении фигурировала только часть этих документов. Неупомянутыми оказались именно те материалы, которые касались довольно неблаговидной американской деятельности, направленной против Англии и других союзников. Видимо, публикация подобных бумаг вызвала бы возмущение во всех странах НАТО.

Процедура формального предъявления обвинения закончилась. Нас снова отвели в камеры. Это было очень узкое, метра два шириной, помещение, с деревянной лавкой, устроенной вдоль одной из стен. Пахло хлоркой, мочой и дешёвыми духами. Уже потом я узнал, что здесь содержались в основном проститутки и алкоголики. Я обратил внимание на двери камеры — в каждой был небольшой люк для передачи пищи. Полиция любезно оставила люки открытыми и поместила всех нас рядом, видимо, ожидая, что мы будем переговариваться через коридор и разглашать свои секреты.

В одиннадцать часов утра в камеру вошёл адвокат. Дверь была специально оставлена открытой, а сопровождавший мистера Харда полицейский предупредительно удалился на почтительное расстояние. (Контрразведка, видимо, считала, что я никогда не слышал о микрофонах для подслушивания?)

Я уже несколько лет знал Харда, часто обращался к нему по делам своих фирм. Он был одним из партнёров хорошо известной в лондонском Сити адвокатской фирмы «Стэнли и Ко». Специалист по гражданским искам, он никогда до этого не бывал в камере предварительного заключения и был явно шокирован её антисанитарным состоянием. Брезгливо присев на край деревянной лавки, на которой предстояло мне спать, он спросил:

— В чём дело, Гордон? Расскажите, наконец, что случилось с вами…

Вместо ответа я передал ему копию обвинения, которое только что было мне вручено.

Хард прочитал обвинение несколько раз и при всей сдержанности не смог скрыть изумления: его знакомый, удачливый бизнесмен, бывший студент Лондонского университета, член Королевской заморской лиги, который однажды даже приглашал его в королевскую ложу, — арестован по обвинению в шпионаже! Но всё это лишь отразилось на его лице. Вслух он ничего не сказал.

Помолчав несколько минут, Хард глубоко вздохнул и медленно произнёс:

— Всё это не так уж страшно. Вас обвиняют в шпионаже, но здесь нет никаких доказательств передачи государственных секретов потенциальному противнику. Поэтому по закону 1911 года о сохранении государственной тайны ваше дело должно рассматриваться по статье о незаконном сборе материалов, содержащих государственную тайну. Эта статья предусматривает от трех до пяти лет тюрьмы в отличие от 14 лет за шпионаж.

Я, конечно, был знаком с законом о сохранении государственной тайны и давно уже сам пришёл к тому же выводу, что и Хард. Но мне было важно знать, что и адвокат придерживается такого же мнения.

Я попросил Харда подыскать опытного защитника, и тот обещал это сделать.

Почему-то — видимо, из-за Джи — нас разместили в женском отделении. Ночью в соседних камерах появились пьяные проститутки. Им не спалось, и эти часы значительно обогатили мои познания некоторыми весьма своеобразными аспектами английской лексики.

Поскольку, как я отметил, это было женское отделение тюрьмы, там дежурили только полицейские-женщины. Утром я попросил одну из этих суровых дам вывести меня умыться, как это делалось накануне вечером.

— Я могу отпереть вашу камеру только в присутствии полицейского, — ответила дама. — В утренних газетах напечатано, кто вы такой…

Для меня это было прекрасной новостью: ведь газеты читала не одна она. Я искренне поблагодарил её за приятное сообщение.

В десять утра нас ввели в зал суда, расположенного в том же здании. «Супер» Смит объяснил судье, почему мы арестованы, и попросил дать указание содержать нас под стражей на время следствия. Я напряжённо слушал Смита и сразу же заметил, что нас обвиняют уже не в шпионаже, а в «тайном сговоре с целью нарушить закон о сохранении государственной тайны».

Итак — «тайный сговор».

Что же, я достаточно хорошо знал, что эта весьма и весьма растяжимая юридическая формула принадлежит к старинному институту английского обычного права и зародилась много сот лет назад. По существу, это просто юридическая уловка, которая с успехом применялась английскими королями в их борьбе с крупными феодалами, ибо для того, чтобы суд нашёл обвиняемого виновным в «тайном сговоре», достаточно доказать лишь наличие намерения нарушить закон. По товару была и цена: в течение сотен лет максимальное наказание за тайный сговор составляло лишь один год лишения свободы! Но в начале пятидесятых годов некий судья, разбирая дело какого-то крупного контрабандиста, нашёл, что поскольку тайный сговор является институтом обычного права (т. е. основывается на судебных прецедентах, а не на законах, изданных парламентом), то судья может выносить приговор по такому делу по своему усмотрению. С тех пор принято считать, что за умысел (намерение) совершить преступление нельзя вынести более сурового приговора, чем тот, который предусматривается законом за само преступление. И это в общем-то вполне логично. Но в моём деле верховный судья Паркер счёл возможным и необходимым и нарушить эту традицию, и пренебречь логикой…