Борис Кагарлицкий - От империй — к империализму. Государство и возникновение буржуазной цивилизации

Переломным моментом стала Прокламация 1763 года (Proclamation Line), в соответствии с которой за индейцами — в качестве подданных короны — закреплялись земли к западу от старой границы, а колонистам запрещено было вытеснять оттуда коренное население. Приватизация земель на Западе, стихийно начавшаяся еще во время войны, была прекращена, а часть решений аннулирована. Первоначально в колониях не отнеслись к Прокламации серьезно, сочтя ее демагогическим документом, призванным успокоить «краснокожих». Рядовые поселенцы, желавшие переехать на запад, и всевозможные спекулянты и контрабандисты, разворачивавшие свой бизнес на индейских землях, открыто игнорировали Прокламацию. Однако по мере того как обнаруживалось, что королевское правительство всерьез намерено выполнять свои обязательства перед индейцами, в колониях стало расти недовольство. Уже в 1763 году вспыхнуло восстание индейцев, которых удалось успокоить представителям королевской администрации, заявлявшим о поддержке их требований. В 1768 году английский интендант по делам индейцев сэр Виллиам Джонсон (Sir William Johnson) подписал новое соглашение с ирокезами в форте Стенвикс (Fort Stanwix), однако его политика, направленная на примирение с коренными жителями Америки, вызывала лишь возмущение в колониях и не получила должной поддержки из Лондона. Джонсон принужден был уйти в отставку, а конфликт остался неразрешенным.

Все попытки британских властей извлечь хоть какую-то финансовую выгоду из обладания североамериканскими колониями наталкивались на яростное сопротивление поселенцев и, как правило, ни к чему не приводили. Уже в 1765 году сэр Фрэнсис Бернард (Sir Francis Bernard), губернатор Массачусетса, в разговоре с британским министром обороны (secretary of state for war) констатировал, что колонии рассматривают себя как «самостоятельные государства, которых с Великобританией ничто не связывает, кроме общего короля» (perfect States, not otherwise dependent on Great Britain than by having the same King) [928].

Ситуацию усугубил Акт о гербовом сборе (Stamp Act) 1765 года. Данным налогом в Лондоне пытались заставить американские колонии и Ост-Индскую компанию оплатить хотя бы часть военных расходов. Надо отметить, что английские налоги были по масштабам XVIII века не слишком обременительны. «Когда в XVIII веке народ бунтовал (а случалось это нередко), почти никогда причиной не были налоги», — замечает Лоуренс Джеймс [929]. К тому же требование британского парламента было вполне справедливо по сути. С одной стороны, именно события в Америке и Индии вовлекли страну в войну и армия была отправлена в колонии по просьбе их же представителей, а с другой стороны, американские колонии и Ост-Индская компания получали наибольшие выгоды от одержанной победы. В 1766 году английское правительство потребовало от Компании ежегодной уплаты 400 тысяч фунтов [930]. Компания, выразив некоторое недовольство, все же согласилась платить, несмотря на то что ее финансовое положение ухудшалось (особенно из-за постоянного отрицательного баланса в стремительно растущей торговле с Китаем).

Напротив, колонисты платить категорически не желали. Протест против нового налога, по выражению немецкого историка, «соединил воедино аграрно-аристократическую Виргинию с меркантильно-демократическим Массачусетсом» [931].

Южные колонии, поставлявшие на мировой рынок табак и хлопок, были экономически более связаны с Европой. Но и у них возникали осложнения с лондонским правительством. Местные элиты были недовольны налогами и возмущены аболиционистскими настроениями, все более распространявшимися в Англии. Пропаганда в пользу отмены рабства была чревата крахом всей хозяйственной системы Американского Юга. Тем временем рост экономики Севера превращал его в важного партнера южных колоний.

Несмотря на различия хозяйственных систем и интересов, колонии Севера и Юга все больше объединялись в своих претензиях к метрополии, в то время как британское правительство, не сознавая нарастающей угрозы, не пыталось расколоть колонии и противопоставить их друг другу (хотя такие возможности у Лондона были).

В 1767 британское правительство ввело в колониях новые таможенные сборы, что вызвало бурю возмущения среди поселенцев, организовавших в ответ бойкот английских товаров. Спустя три года в Бостоне английские солдаты открыли огонь по взбунтовавшейся, но безоружной толпе, после чего эскалация конфликта стала неминуемой.

Колонисты доказывали, что парламент в Вестминстере не имеет права облагать их налогами, поскольку их делегаты там не представлены. Между тем подчинение американских колоний лондонскому парламенту предусматривалось еще Навигационными актами XVII века, законодательными решениями, без которых успешная экспансия в Америке вообще вряд ли была возможна. Парламентский суверенитет Вестминстера воспринимался как должное вплоть до середины XVIII века и совершенно не казался колонистам стеснительным или ограничивающим их свободу.

В итоге Лондон вынужден был отказаться от гербового сбора, хотя и издал декларацию (Declaration Act), в принципе подтверждавшую право парламента облагать колонии налогом. Однако каждая уступка Лондона провоцировала лишь новые требования и претензии со стороны колоний.

В XVIII веке Новая Англия превратилась в важный рынок сбыта для тропических товаров, поставляемых Ост-Индской компанией. Но подобная выгодная торговля привлекала и внимание лондонского правительства, пытавшегося после окончания Семилетней войны справиться с финансовыми затруднениями. К 1772 году Ост-Индская компания была на грани банкротства и правительство лорда Норта (Lord North) вынуждено было издать в мае 1773 года знаменитый Чайный акт (Tea Act), облагавший колонистов дополнительными сборами. Последние ответили очередным бунтом и выбрасыванием за борт привозного чая, вошедшим в историю как «Бостонское чаепитие» (Boston Tea Party). Торговый спор перерос в политическую революцию.

В начале XXI века, когда неприязнь к американскому империализму достигла высшей точки не только в странах «периферии», но и в общественном мнении большинства стран Запада, закономерно возник и вопрос о переоценке значения американской революции. Если раньше она представлялась демократическим и национально-освободительным движением, то теперь в ней склонны были видеть сепаратистский мятеж, вызванный своекорыстием колониальных элит, не удовлетворенных своим (и без того привилегированным) положением в Британской империи.

Консервативно настроенный Н. Фергюсон напоминает, что война за независимость США «на самом деле была гражданской войной, которая разделила социальные классы и даже семьи» [932]. В колониях не было даже подобия национального единства. На первых порах колебался даже Бенджамин Франклин. Лоялисты и сторонники партии Тори, сохранявшие приверженность короне, составляли значительную часть населения колоний и активно участвовали в боевых действиях, успешно применяя партизанскую тактику против войск Джорджа Вашингтона. В июле 1776 года, когда радикальные делегаты в американском Конгрессе добились провозглашения Декларации независимости, далеко не все жители колоний встретили это с энтузиазмом. «Невозможно определить точно сколько американцев поддерживало разрыв с Англией, — пишет Лоуренс Джеймс. — Джон Адамс, один из тех, кто подписал Декларацию, подсчитал, что примерно треть колонистов были за нее, а остальные разделяли взгляды лоялистов или держались нейтралитета» [933].