Борис Кагарлицкий - От империй — к империализму. Государство и возникновение буржуазной цивилизации

Еще более жестко «ревизионистскую» точку зрения на американскую революцию выразил Самир Амин: «Взбунтовавшиеся против английской монархии американские колонисты не хотели менять своих экономических и социальных отношений, они просто не желали делиться с правящим классом страны, из которой они прибыли. Они хотели взять власть в свои руки не для того, чтобы создать общество, отличное от колониального режима Англии, а чтобы продолжать в том же духе, только с большей решимостью и большими доходами. Прежде всего их целью было продолжение экспансии на запад, что подразумевало, среди прочего, геноцид индейцев. Никто не сомневался в целесообразности сохранения института рабства. Чуть ли не все основные лидеры американской революции были рабовладельцами и отнюдь не намеревались менять свое отношение к этому вопросу» [934]. Хотя Амин скептически относится к рассуждениям Макса Вебера о центральной роли протестантизма и кальвинистской идеологии предопределения для формирования капитализма, по отношению к американской революции он безжалостно принимает этот тезис, превращая его в аргумент против господствовавшей среди колонистов идеологии: «Геноцид индейцев являлся естественной составляющей той божественной миссии, которую возложил на себя новый избранный народ. И не стоит полагать, что это целиком осталось в прошлом» [935]. Протестантские секты, переселившиеся в Новую Англию, были, по мнению Амина, самыми авторитарными, жестокими и агрессивными, — именно поэтому они вынуждены были оставить Старый Свет, общество которого не хотело терпеть и поощрять их агрессивность. Напротив, «противники независимости от Англии, которые не желали порывать со страной своего происхождения, не сопереживали фанатизму сектантов Новой Англии и их библейским толкованиям» [936]. Эмигранты-лоялисты, массово бежавшие из независимых Соединенных Штатов в Канаду, заложили там основу более гуманного общества, в рамках которого трудящимся в гораздо большей степени оказалось присуще классовое сознание.

Попытки части английской общественности добиться освобождения рабов в колониях подлили масла в огонь гражданского конфликта. Решение об отмене рабства было принято британскими властями в Америке уже в самый разгар мятежа и явно было направлено на то, чтобы получить поддержку чернокожего населения юга против сторонников независимости. Тысячи чернокожих американцев, примкнувших к британской армии, участвовали в строительстве укреплений, транспортном снабжении войск, а порой и сражались в ее рядах. К концу войны те из них, кто задержался в Нью-Йорке и не был эвакуирован вместе с уходящими частями, были проданы назад в рабство.

Увы, декларация об освобождении рабов, с одной стороны, внесла смятение в ряды лоялистов, среди которых тоже имелись рабовладельцы, а с другой стороны, консолидировала белое население Юга на антибританских позициях. Когда некоторые радикально настроенные сторонники независимости пытались перехватить британскую инициативу и со своей стороны осудить рабство, они не получили широкой поддержки.

В самой Англии либеральный парламентарий Эдмунд Бёрк резко высмеивал идею освобождения рабов, ее «сторонников и пропагандистов» (advocates and panegyrists), напоминая, что, во-первых, Англия сама вовлечена в работорговлю, а во-вторых, рабы не примут освобождения, поскольку они по большей части «очень привязаны к своим хозяевам» [937].

Другие политики и публицисты высказывали свое мнение в еще более жесткой форме. «Вооружать чернокожих рабов против своих хозяев, - возмущался герцог Ричмонд (Richmond), — вооружать дикарей, которые будут самым зверским образом убивать пленников и даже непременно съедят их, это, по моему мнению, нельзя назвать справедливой войной против наших собственных американских граждан» (То arm negro slaves against their masters, to arm savages, who we know will put their prisoners to death in the most cruel tortures, and literally eat them, is not in my opinion, a fair war against fellow subjects) [938].

Джон Уилкс (John Wilkes), депутат парламента от Мидлекса (Middlesex), известный своими радикально-демократическими взглядами, писал, что нет ничего ужаснее, чем мысль о том, как индейцы, восставая против белых людей, получают оружие и помощь от английских генералов: «Душа человеческая содрогается при мысли о подобной сцене!» (Human nature shrinks from such a scene) [939]. Индейцы, подчеркивал он, сплошь людоеды и кровопийцы, они почти так же отвратительны и жестоки, как евреи.

Между тем аболиционизм британского правительства был, как минимум, непоследовательным. Это очень хорошо иллюстрируется ситуацией, возникшей после заключения мира, когда освобожденных американских рабов решено было переселить в африканскую колонию Сьерра-Леоне. «Переименованная в „Страну Свободы“ Сьерра-Леоне оставалась одновременно территорией рабства, — констатирует известный историк Саймон Шама (Simon Schama). — Королевский флот, которому поручено было сопровождать конвой в новую свободную колонию и при необходимости защищать ее, одновременно получил приказ прикрывать британский центр работорговли на острове Банс (Bance Island), который находился немного выше по течению реки» [940].

Перечисляя пороки американской революции, Амин, как пристрастный судья, не находит ни одного повода для снисхождения. Мелкобуржуазные низы колониального общества, выступившие в поддержку независимости, при подобном подходе выглядят жертвами политических интриг и манипуляции со стороны отцов-основателей, которые воспользовались их энтузиазмом, но ничего не дали взамен, оттеснив их от рычагов политической власти, как только вопрос об отношениях с Англией был более или менее урегулирован, — в этот момент первоначальные «Статьи Конфедерации» (Articles of Confederation) были заменены на менее демократическую, но зато более демагогическую Конституцию.

Можно сказать, что в 1775–1781 годах элиты североамериканских колоний-штатов использовали «свои» низы против Британии так же, как 90 лет спустя элиты южных штатов смогли опереться на массы белого населения в борьбе против Севера. Действительно, политические и культурно-психологические механизмы народной мобилизации на Юге во время Гражданской войны были примерно те же, что и во время Войны за независимость, причем идеологи южан совершенно сознательно представляли свои действия против Севера, как продолжение революционного восстания прошлого столетия. Единственное различие, следовательно, состоит в том, что союз плантаторов южных штатов и буржуа Новой Англии в XVIII веке победил, а плантаторы Юга в XIX веке проиграли и не смогли написать историю на основании собственного патриотического мифа. В точности, как в известном стихотворении: «мятеж не может кончиться удачей, в противном случае его зовут иначе». Революция в Америке предстает перед нами как раз таким «мятежом, закончившимся удачей».